Сергей Семенов - Гаврила Скворцов

Все этому очень смеялись. После этого рассказал анекдот Гаврила про одного плотника. Работал плотник в чужой деревне. Деревня была староверческая. Никогда плотник не видал староверческой службы, и захотелось ему поглядеть. Он и говорит хозяину: сведи, говорит, меня к себе в моленную. Хозяин согласился. "А что я, -- спрашивает, -- там могу делать?" -- "Да што наши, то и ты". Вот пришли они в моленную. Началась служба, и в одном месте все, что были, повалились ниц. Растянулся и плотник. А у него в это время у кафтана подол заворотился. Один старовер заметил это и дернул его сзади за кафтан. Плотник думает: "Меня сзади дергают, надо, значит, и мне дернуть", -- протянул руку, а впереди какая-то баба лежала. Он ее за юбку! А баба брыкнула ногой и задела его по носу. Плотник брыкнул заднего. Тот поднялся да ему в сугорбок. А плотник кулаком бабу. Та заблажила. Все повскакали с ног и бросились на плотника. Плотник еле ноги убрал.

Все смеялись пуще прежнего. У Веры даже слезы заблестели на глазах. Она так умильно стала поглядывать на Гаврилу и так потчевала его, что няня заметила ей:

– - А ты не очень глаза-то на него пяль, а то твой страдатель узнает -- не похвалит.

– - Какой такой мой страдатель, что ты мелешь? -- вся вспыхнув, проговорила Вера и изменилась в лице.

– - Ну, вот -- какой. А ты словно не знаешь! Что хитрить-то!

– - Пустяки городишь! Никакого у меня страдателя нету, -- тем же тоном проговорила Вера и совсем сконфузилась.

Гаврила тоже сразу осекся. Вся веселость его исчезла, как будто ее и не бывало. Кухарка и няня попробовали было поддержать прежнее настроение, но у них ничего не вышло. Гаврила с трудом допил налитый ему чаем стакан и, вдруг поднявшись с места, стал прощаться со всеми.

Этот вечер Гаврила провел очень нехорошо.

"Так у ней есть другой, -- думал он. -- Как же она говорила, что у ней ни подруги, ни друга? Стало быть, она ему врала. Ах, какие эти девицы обманщицы! Чего ради ей было мне врать? Подурачить меня хотела? Пусть, дескать, пострадает, а потом я ему кукиш покажу? А я-то, дурак, растаял и подумал незнамо что! И зачем я сам себя в беспокойство ввел?"

И в таких думах он провел весь вечер. На утро он проснулся словно в угаре. В нем даже не ожило, как прежде, сердце, когда он проходил мимо профессорской дачи. Когда он увидал в этот день Веру, ему не захотелось ей улыбнуться, и он прошел мимо, понурив голову и лениво приподняв картуз. Она тоже с смущенным видом прошмыгнула мимо него, проговорила: "Здрассте!" -- и больше ничего.

Вечером этого дня Гаврила лежал у себя в каморке и, чувствуя на душе вчерашнюю тяжесть, опять думал невеселую думу. Вдруг дверь дворницкой отворилась, и на пороге показалась Вера.

– - Вот вы где живете-то, а я давно собиралась поглядеть, да все случая не выходило.

Гаврила весь затрепетал. Он мгновенно вскочил на ноги и не знал, ни что ему делать, ни что сказать, а только вытаращил глаза и уставился ими на Веру.

– - Что глядите. Или не узнаете? -- улыбаясь, проговорила Вера.

– - Как не узнать! Я очень обрадовался, язык даже отнялся, -- проговорил Гаврила, силясь улыбнуться.

– - Чему же обрадовались? Долг платежом красен: вчера вы у нас были, а нонче я к вам пришла.

– - Покорнейше благодарим! Чем же угощать вас?

– - Ничем не надо. Вот пустяки!

– - Нет, нельзя.

– - Глупости, разве за угощением друг к дружке ходят? Я пришла просто поглядеть, как вы живете.

– - Нечего у меня глядеть! Я живу один, сиротой, никого у меня нет.

– - Так кого ж вам -- прислугу надо?

– - Не прислугу, -- проговорил Гаврила, подставив гостье табурет.

– - Так кого же, подругу? Заводите: нашей сестры в Москве много.

– - Легко это сказать! -- вздохнув, проговорил Гаврила; потом взглянул на Веру, уселся сам на табурет и спросил: -- А что, вы замуж не собираетесь?

– - Нет, -- сказала Вера, взглянула на него и улыбнулась.

– - Отчего же?

– - Охота себя кабалить! Еще какой муж попадется; попадется пьяница: он тебя, не доживя веку, иссушит.

– - Можно хорошего выбрать.

– - Как его выберешь-то? В него не влезешь.

И Вера почему-то совсем рассмеялась. Чем дальше, тем она становилась веселей.

– - Я век в девицах останусь, а под старость в монастырь пойду, -- продолжала она и встала с места, оправила на себе платье и вдруг запела:

Надену черно платье -- в монашки я пойду.

Любила я, страдала я, а он, подлец, сгубил меня.

Гаврила почувствовал, как к горлу его что-то подступает. Он встал, близко подошел к Вере и нетвердым голосом проговорил:

– - Какая вы веселая! Глядя на вас, завидки берут.

На щеках у Веры выступил румянец, и она тоже изменившимся голосом проговорила:

– - А то как ты быть? Успеем еще повеся нос-то находиться, будет время.

И она вдруг махнула Гаврилу рукой по лицу и громко рассмеялась.

– - Это ты что же? У меня же в гостях да меня же и обижаешь, -- проговорил Гаврила, оскалив зубы, и, совсем забыв свою политичность, своими сильными руками обнял Веру.

Она слегка взвизгнула и снова громко засмеялась.

– - Оставь, медведь!

– - Нет, не оставлю!..

Гаврила никогда не ощущал того, что теперь испытывал. В нем точно прибавилось какой-то силы. Он был доволен всем на белом свете, ходил бодрей и глядел таким козырем. Иногда у него что-то шевелилось в глубине души и сжимало сердце тоской, но Гаврила не давал расходиться этому чувству.

"Ну, чего там самого себя терзать: не я первый, не я последний. Здесь в этом никто спуску не дает, значит, штука хорошая", -- думал он и подавлял в себе угрожавшее спокойствию чувство.

Вера заходила к нему довольно часто. Она была всегда очень веселая, сидела у него, шутливо болтая; иногда она обнимала его голову, перебирала волосы и глядела ему в лицо. Она говорила ему, какого цвета у него глаза, что означает такое-то расположение бровей, говорила, что у него красивый лоб, и никогда между ними не было ни серьезного разговора, ни гаданья о будущем. Они были как дети, играющие любимой игрушкой. Но дети иногда спорят, между ними же не было никаких споров, так как игрушка захватывала обоих одинаково -- Гаврилу потому, что это для него было совсем ново, а для Веры потому, что она была влюбчива.

Лето проходило. Кончался август. Дачники, не имевшие в Москве постоянных квартир, ездили подыскивать себе квартиры. Лавочники ходили к некоторым жильцам и приставали с просьбой о расчете по заборной книжке. Некоторые дачники уже переехали. Везде было оживление, и только Гаврила ходил какой-то вялый, точно сонный. Ему было скучно, неизвестно отчего. Отношения с Верой у него были все те же, но он уже не испытывал от этого никакого удовольствия. Ему приелись и праздные речи, и одни и те же шутки.

"Одно баловство, -- думал он. -- Какой в этом толк?"