Борис Можаев - Мужики и бабы

- Ты чего, уснул, что ли? Или в лес по грибы надумал? - шумел он и крутил на месте своего вороного мерина. - Ехал, ехал, оглянулся - нет моего Бородина. Уж не черти ли, думаю, в болото затащили? А он вон игде в гости к лешему подался. Все, поди, сам с собою гутаришь?

- Небось загутаришь, ежели голова кругом идет, - нехотя отозвался Бородин. - Через Пантюхино поедем?

- Нет, свернем в Волчий овраг и по оврагу выедем на тихановские зада. Чего мы скрозь села поскачем? Да с ружьями... как казаки-разбойники. Ребятишек пугать?

- Поедем оврагом, - согласился Бородин.

Свернули в ложок, переходящий в дальний овраг, поехали конь о конь.

- Ну, чо ты нос повесил? - спросил Селютан. - Тебя-то еще не обложили?

- Подойдет время, и нас с тобой обложат.

- Опять двадцать пять! Ну и хрен с ней, пускай обкладывают.

- Тебе все - хрен с ней. Разбегутся мужики, опустеют села, и запсеет наша земля, как при военном коммунизме. Помнишь, что говорил Иван-пророк?

- Какой пророк?

- Ну, Петухов.

- Ах, куриный апостол! Ну как же? "Ох воля-воля, всем горям горе. Настанет время - да взыграет сучье племя, сперва бар погрызет, потом бросится на народ. От села до села не останется ни забора, ни кола, все лопухом зарастет. Копыто конское найдете - дивиться будете: что за зверь такой ходил по земле. Есть будете каменья, а с... поленья..." - заученно твердил Федорок, посмеиваясь.

- Ты помнишь, как его брали? Я-то на войне был.

- А как же? Помню. Это весной было. Нет, зимой, в восемнадцатом году, по первому заходу брали его, когда купцов трясли. Приехали за ним из уезда. Мы еще к Елатьме относились. Привели их свои, Звонцов из Гордеева да Иов Агафонович, в матросской форме, с наганом. Тоже волостным комиссаром был. За подпись свою брал бутылку самогонки. Чего хошь подпишет, только покажи - где каракулю поставить. Сам - ни бумбум, читать не умел. Да и те, уездные, были такие же аргамаки - ни читать, ни писать только по полю скакать. Иссеры, одним словом.

- Да, в ту пору здесь левые эсеры заправляли.

- Какая разница! Один хрен.

- Тебе все едино; сажаешь всех на хрен, как на пароход.

- Дак ты будешь слушать или нет?

- Ну давай! Ври, да знай меру.

- Я вру?! Да мне сама Федора рассказывала. Прибежала к нам, как его увезли, и вся треской трясется. Все рассказала, как было. Вот пришли они и говорят ему: Иван Петухов, ты есть настоящий агитатор за божье писание, то есть чистая контра. Посему подпиши обязательство, что отрекаешься от своих вредных речей. А он им говорит: что богом записано, то сатане не стереть. Каждый делает то, что ему предназначено. Вы зачем пришли? Забирать меня? Вот и забирайте безо всяких обязательств. Ишь ты, говорят, какой настырный. Все знаешь. А что имущество у тебя заберем, тоже знаешь? Берите, берите. А у него этого имущества... ты же знаешь! - Федорок прыснул и выругался: - Лаптей порядошных - и то не было - всю зиму босой ходил.

- Как не знать! - подхватил Бородин. - Он же мне соседом был, до нашего раздела. Помню, в марте как-то, оттепель была сильная... Лужи натекли, потом замерзли. Пошел я в сад, баню топить. Вдруг слышу - кто-то за плетнем не то стонет, не то хохочет. Что такое? У меня аж мурашки по коже. Захожу за угол и вижу - дед Иван нагишом разламывает лед и ложится в воду, а сам все: "О-хо-хо! Ух-ха-ха!" У меня аж зубы застучали от озноба. Всю зиму голову мыл на дворе, в желобе. Идет, бывало, со двора, а с волос сосульки свисают...

- Какой крепости был человек, - заметил с детским умилением Селютан. Сто тринадцать лет, а он все еще без очков читал. Сидит возле окна, в переднем углу, под божницей, и все - "Ду-ду-ду". Так и барбулит целыми вечерами. При лампаде читал! Он бы еще пожил, кабы не взяли его. Ну вот, собирают они его книги и спрашивают: а ты чего ж не переживаешь? Не хочется, поди, в заключение идти? А он им - чего переживать? Вон у меня Федора из подпола картошку выбирает - сперва, с осени, крупную, а по весне и всю мелочь доберет. Такой порядок и вы завели... Сперва забираете людей видных, богом отмеченных, а потом и всю мелочь, вроде вас, туда же потянут. Чем вы меряете, тем и вам будет отмерено. Так и увезли его. Целую телегу книжек наложили.

- Да, книжек у него много было, - более для себя сказал Бородин, - и Библия, и псалмы, и жития святых, но больше все чекмени. Он был начетчик, Библию толковал по чекменям. На каждую главу из Библии по чекменю написано. То-олстые книги. В них вся соль, все толкование. Без них к Библии и не подступишься. А он ходы знал. И все, что было, определял, и все, что будет, мог предсказать.

- Да, как скрозь землю видел, - согласился Селютан.

- А как он купцу Каманину предсказал, знаешь?

- Что-то не припомню.

- Ну-у!.. Собирает после базара лапти худые да всякую рвань. А тот сидит на балконе своего дома и говорит: "Иван Максимыч, зачем ты шоболы собираешь?" А он ему: "То, что я набрал, это мое, а вот ты сидишь на чужом". И ушел. Купец и задумался, как же так - сижу я на чужом? И дом, и балкон, и кресла - все мое. Ополоумел он, что ли? И взяло купца сумление. Пришел он к Ивану-пророку вместе с попом. До глубокой ночи просидели. Будто бы Иван-пророк предсказал ему разор. Все, говорит, обчеству отойдет - все твои магазины со всеми товарами. И поверил Каманин - за год до революции все магазины распродал и сам помер. Мой батя дружбу с ним водил когда-то, еще в том веке. Ну, маманя была у Каманина перед смертью. Сам позвал. Малаховка, говорит, конец подходит решающий сперва нам, а потом и за вас примутся. Купленную землю продай, пока не поздно. У нас было всего три десятины купленной земли-то, да две арендовали, да своих надельных две. Примерно столько же, сколько и теперь. Так что мы-то ничего не потеряли... - Андрей Иванович помолчал и добавил: - Пока.

- Да, старик Каманин вовремя ухватился. - Селютан покрутил головой и засмеялся. - Зато сын его приехал, который в следователях был, как начал шерстить!.. Всех должников пообщипал, как кур ошпаренных. Я вам покажу, говорит, свободу и равенство. Всех раздену, пущу по миру одинаковыми, голозадыми...

- Иван-пророк и этого не обошел. Ну, говорит, Сашка, по миру пускать людей не диво, а вот что сам пойдешь по миру за свою алчность - вот уж подлинно диво дивное будет. И пошел ведь. Говорят, он где-то в Германии, вышибалой в трактире или в чайной... Вот как припечатал его Иван-пророк.

- Да, уж припеча-атал, - обрадовался Селютан. - И какой же был честности человек! В одних опорках ходил, а ведь при деньгах больших состоял. Говорят, все деньги на тихановскую церковь он собирал.

- Он. И казначеем был, и сам с кружкой медной ходил, - подхватил Бородин. - Я еще помню. Ма-аленький был. Он с посохом, в посконной рубахе, а на груди кружка медная на желтой цепочке и надпись с крестом подаяния: "На храм божий..." Когда церкву нашу освящали, ему пели многая лета. Сам архиерей кланялся ему поясным поклоном. Вот тебе и куриный апостол. Ребятня сопливая придумала это глупое прозвище. - Бородин вдруг натянул поводья и с каким-то испугом глянул на Селютана. - Я о чем подумал! Церковь-то в Тимофеевке закрыли? А там же, в ограде, дед мой лежит. Теперь и кладбище в ограде опоганят!