Борис Можаев - Мужики и бабы

- Да. К трем часам давай в Совет! В Капкином доме собираемся.

- Буду! - Бородин закинул повод на холку и с полуприсяди прыгнул животом на спину лошади.

- Ишь ты, какой прыгучий! Как заяц.

- Служивый...

- Андрей Ивана-ач! Возьми ключ у Клюева да сходи проверь, может, чего и оставили, - советовал все тем же голоском Якуша.

- Чего проверить? Какой ключ? - спрашивал хмуро Бородин, разбирая поводья.

- Дак от дома Скобликовых ключ в Совет ноне принес Сашка, а от сарая ихнего ключ у Клюева остался. Говорят, он всю ночь туда нырял. Вроде бы и на твою долю осталось. Ведь друзья были с помещиком-то.

- Я по дружбе на чужие постели не заглядывался и гусей не выколачивал у друзей своих, - терзая удилами лошадь, осаживая ее на задние ноги, говорил Бородин, раздувая ноздри. - Чем добро чужое трясти, ты сперва блох своих повытряси. Авось злоба отпустит тебя, не то вон пожелтел весь. Ревизор шоболастый.

И, огрев концом повода лошадь, сорвался с места в галоп, - только ископыть полетела черными смачными ошметками.

Собирались в Капкиной чайной; тридцать пять человек тихановского актива и бедноты - ватага не малая, всех в сельсовете не разместишь. Многие пришли принаряженные и заметно навеселе. Бабы в плисовых саках, в шнурованных полусапожках, мужики в старомодных картузах с лакированными козырьками, в сапогах, смазанных чистым дегтем. В чайной к стойкому запаху веников из клоповника да пресному духу распаренного чая примешался острый скипидарный запашок хомутной и приторный, тягостно-удушливый настой нафталина.

Смотрели друг на друга с нескрываемым любопытством и как бы с вызовом даже: я хоть и записан в бедноту, а понятие насчет порядочности тоже имею, не лаптем щи хлебаем. Даже Васютка Чакушка, нищенка, можно сказать, и то пришла в чистой поддевке из чертовой кожи да в латаных опорках с боковой резинкой. А те, что из актива, из крепких семей, не поскупились надеть и совсем праздничное. На Тараканихе длинная черная юбка с оборками, черный шерстяной плат с кистями в крупных огненно-алых бутонах. И лицо ее, как перезрелый подсолнух, - того и гляди, угнетенно свесится долу, обопрется подбородком на богатырскую необъятную грудь. Издаля было видно, что хорошо пообедала баба и брагу сварила добрую.

- Палага-то у нас в крынолине, - дурил, наваливаясь плечом на нее, Серган. - Пусти погреться под черный полог!

- Поди вон, бес гололобый! Бушуешь, как самовар незаглушенный.

Один Серган оделся не по-людски, - были на нем легкий не по сезону серенький пиджачок и расстегнутая во всю грудь синяя рубаха. Но лицо его горело; он метался по чайной, беспокойно осматривал каждого, будто искал что-то важное и не находил.

- Кого потрошить будем, а? Шкуры барабанные!

- Будя шебуршиться-то, Саранпал, - благодушно отбивались от него.

Даже Кречев не сердился; он беспричинно улыбался, икал, часто подходил к глиняной поставке, пил квас и тихонько матерился. Ждали Зенина и уполномоченного от райисполкома.

Наконец подкатил тарантас прямо к заднему крыльцу, влетел в расстегнутом пиджаке Сенечка, хмурый, встревоженный, как с пожара, и сказал от порога:

- Рассаживайтесь, товарищи! Уполномоченного не будет. Мне поручено совместить его обязанности.

За длинным дощатым столом, похожим на верстак для катки валенок, уселись Кречев, Сенечка Зенин, Левка Головастый со своей картонной папкой да Якуша Ротастенький. Все остальные сели на скамьях, сдвинутых поближе к столу. Хозяйке, кругленькой подвижной хлопотушке с пламенеющими свекольными щечками, Кречев наказал неотлучно сидеть в бревенчатом пристрое, где у Капки была кубовая, и гнать всякого в шею, ежели попытается с заднего крыльца проникнуть в чайную. Переднюю дверь заперли на висячий замок и прилепили жеваным хлебом к дверному косяку тетрадный листок с надписью: "Чайная закрыта по случаю престольного праздника".

Но не успели толком рассесться по местам, еще и повестку дня не зачитали, как в окна полезли любопытные рожи, плющили в стекла носы, кричали дурными голосами.

- Бородин, выйди, шугани их от окон! - сказал Кречев.

Поднялся Ванятка; Андрей Иванович и не шелохнулся, будто он и не был Бородиным.

Через минуту зычный Ваняткин голос с улицы стал перечислять и бога, и Христа, и мать его, и поименно всех апостолов.

- Знает службу. Мотри, как чешет, без запинки, - умиленно говорил Якуша, поглядывая в окно.

И актив загомонил на разные голоса:

- Хоть бы мать божью пощадили, срамники...

- А то ни што! Дождемся от них пощады.

- Он мать родную опудит.

- Кто опудит? Чем?

- Известно, матерщиной.

- Это ж присказка, темные вы головы! Мать вашу... Извиняюсь, то есть в род людской.

- Это что еще за ералаш? Актив называется!..

- Не укрывайтесь активом. Где беднота, там и срамота.

- Чего, чего? Кто там в бедноту пальцем пыряет?

И вдруг пьяный Серган заорал частушку:

Хорошо тому живется,

Кто записан в бедноту:

Хлеб на печку подается,

Как ленивому коту!

- А ну, кончай базар! - поднялся Кречев. - Вы зачем сюда пришли? В матерщине состязаться? Которые пьяные и не могут держать язык за зубами, прошу выйти! Капитолина Ивановна! - крикнул хозяйке. - Задерните шторки, чтоб ни одна рожа не заглядывала.

И пока хозяйка ходила по окнам, задергивая и оправляя шторы, Кречев читал повестку дня:

- Значит, на первый вопрос у нас стоит - утверждение контрольной цифры и распределение хлебных излишков по хозяйствам. На второй - выявление кандидатур на индивидуальное обложение. Вопросы, товарищи, серьезные, а потому требуется внимание. Слово имеет товарищ Зенин.

Сенечка встал, оправил на себе гимнастерку темно-зеленого сукна первую вещь, полученную им из партраспределителя, разогнал складочки под широким командирским ремнем и, глядя в потолок, начал издаля, как и полагалось, по его разумению, начинать речь большому человеку.

- Товарищи, как вы все знаете, нашу страну из края до края охватил небывалый трудовой подъем. Трудящиеся массы под водительством партии большевиков и ее испытанного боевого вождя всемирного пролетариата, верного продолжателя ленинского дела товарища Сталина идут от победы к победе. Нет в мире такой силы, которая смогла бы остановить это наше победоносное движение вперед к всемирной революции, к победе всеобщего коммунизма...

Не успел Сенечка как следует развернуться вширь и вглубь этого всемирного наступления, как его хорошо налаженную речь перебил затяжной раскатистый храп.

- Это что за соловей? - вскинул голову Кречев.

- Тараканиха запела.

- А ну-к, разбудите ее!

Сидевший с ней рядом Максим Селькин ткнул ее локтем в бок:

- Очнись, баба! Мировую революцию проворонишь.

- Дык ить я вовсе и не сплю, - захлопала глазами Тараканиха. - Слушаю я, слушаю.