Борис Можаев - Мужики и бабы

Андрей Иванович скривился в усмешке:

- Ладно, подойдет время, выясним - колдун он или моргун.

- Ты не отмахивайся! - крикнула от стола Надежда. - Отвечай прямо: пойдешь или нет? А то сами сходим. Хуже будет.

- Хорошо, схожу, - сдался он. - А вы соберите мне поесть да в сумку положите чего-нибудь... С собой, на дорогу.

Сенечка Зенин жил возле церкви у Ильи Евдокимовича Свистунова, бухгалтера из райфо. Свистунов был человек хозяйственный, жил в пятистенном доме, детей не имел.

Зенину сдавали горницу с отдельным входом и готовым столом: молоко, яйца, жирные щи. По праздникам блины, драчены и брага. И за все это Зенин платил по рублю в сутки. Хозяйка, кривобокая Матрена, отзывалась о постояльце уважительно: не пьет, не курит. Одно плохо - иконы вынес из горницы.

Андрей Иванович застал Сенечку и Зинку дома; они сидели за столом и пили чай с конфетами, шумно втягивали воду с блюдцев и громко причмокивали языком.

Нельзя сказать, чтобы их смутил приход позднего гостя, Зинка даже обрадовалась, заулыбалась, но покраснела, как недозрелая вишня.

- Садись с нами чай пить, дядь Андрей!

А Сенечка чинно подал табурет, сам сел напротив, скрестил руки на груди и запрокинул свои открытые шалашиком ноздри.

- Тебе налить, дядь Андрей? - повторила еще раз Зинка.

На столе стоял самовар, розовые жамки и конфеты "Раковая шейка".

- Спасибо, не хочу, - отказался Андрей Иванович.

- Поскольку я понимаю, вы пришли на предмет серьезного разговора насчет нашего бракосочетания, - степенно заявил Сенечка.

- Какой уж там серьезный разговор! Разговоры ведутся до женитьбы... Андрей Иванович запнулся, - как принято у добрых людей. Хочу узнать: поженились вы или как?

Зинка опять покраснела и уткнулась в чашку.

- Если вы имеете в виду церковный обряд, связанный с религиозным дурманом, то такой женитьбы здесь не было и не будет. Все остальное налицо... Как видите, - Сенечка широким жестом показал на стол и потом на кровать.

Андрей Иванович посмотрел на убранную постель и узнал свое пикейное покрывало и большую пуховую подушку с вышитыми Надеждой вензелями НБ. Вторая подушка была поменьше и, видимо, принадлежала Зенину.

- Ну, кровать это еще не женитьба, - усмехнулся Андрей Иванович. - А как насчет регистрации?

- Женитьба есть добровольный союз двух равноправных членов общества. По нашим понятиям, товарищ Бородин, любовь есть главная связь свободного брака. Все же остальные церковные и бумажные формальности только оскверняют истинное чувство. Как видите, мы за новые отношения людей, не зараженных буржуазными предрассудками отживающего мира. Но вы не беспокойтесь, мы распишемся.

- А посоветоваться с родными, поблагодарить хотя бы за приданое, кивнул он на кровать, - это что, тоже предрассудок? А по-воровски убежать из дома? С узлом через заборы лазить? Это что, новый обряд? Примерная свобода действий? Где же вы такое вычитали? В каком уставе?

- К сожалению, мы столкнулись с упорным нежеланием родственников считаться с нашим чувством, то есть со стремлением навязать свою волю, почерпнутую из домостроя. И все только потому, что наши представления на классовую структуру и формы борьбы не сходятся.

- Какие формы? Какая борьба? Кто с вами не сходится? - строго спросил Андрей Иванович.

- Вам лучше знать, - уклончиво ответил Зенин.

- А ты чего молчишь? - набросился было Андрей Иванович на Зинку. - Что произошло? Ты почему сбежала?

- Я... я больше не могу, - Зинка хлюпнула носом. - Маша с Сенечкой поругались. Она не пускала его к нам. У них по... политические разногласия.

Андрей Иванович с трудом удержался от неуместного смеха и сказал строго:

- Ну ладно, у них политические разногласия. А у нас с тобой что за политика? Почему ж ты со мной не поговорила, что выходишь замуж? С Надеждой не посоветовалась? Мы тебя вроде в сундук не запирали и на привязи не держали. Зачем же тайком убегать из дома? Зачем обижать людей?

Зинка только всхлипывала и заливалась слезами.

- Товарищ Бородин, оставьте этот прокурорский тон. Вы не судья, а мы не подсудимые, - сказал Сенечка сухо. - Зина здесь ни при чем. Это я настоял на такой форме наших с вами отношений.

- Какая форма отношений! Просто сбежали, как воришки, и приютились в чужом углу. Жили бы у нас. Чай, не стеснили бы. У нас и горница вроде бы попросторнее.

- А если мне у вас не нравится? Если обстановка вашей жизни мне не по душе?

- Чем же тебя не устраивает наша обстановка? - искренне удивился Андрей Иванович.

- К примеру, своим уклоном к частному накоплению. Три лошади, двадцать овец, два дома, кладовая... Не много ли держите в одних руках при нашем всеобщем стремлении к равенству?

- Ты что ж, за то, чтобы всем жить в чужих домах и спать на чужих подушках? - накалялся Андрей Иванович. - Как до двадцать второго года, да?

- До двадцать второго года был коммунизм, а теперь торгашество, погоня за наживой... - кричал, багровея, и Сенечка. - Не для этого устанавливали Советскую власть.

- А ты ее устанавливал? Ты в те годы под стол пешком ходил. А я и четыре моих брата всю гражданскую ворочали. И землю делили. Поровну, без обиды. Бери, старайся, работай...

- Я просто считаю по теории классовой борьбы - каждая собственность калечит отношения между людьми. Поэтому я и забрал свою жену из вашего частнособственнического гнезда... Где, между прочим, вы меня все ненавидели.

- Подлец! - Андрей Иванович встал и стиснул кулаки. - Если бы не моя племянница, я бы тебе голову намылил за такие слова.

Сенечка тоже встал:

- Спасибо за откровенность. Но мы еще как-нибудь встретимся. Посмотрим еще - кто кого намылит, а кто и утрется.

- Ну что ж, поглядим.

Андрей Иванович вышел и сильно хлопнул дверью.

У Васи Белоногого в Ермилове был свой человек, некий Герасим Лыков. Работал он в Ермиловском сельпо, а в лесную кампанию был у Васи весовщиком на продовольственном складе.

Этот Лыков однажды в Елатьме увидел Жадова на рыжей кобыле, но не мог допытаться - куда уехал Жадов и где прячет кобылу. После убийства ветеринара Белоногий наказал Лыкову:

- Герасим, душа из тебя вон... Но с Жадова все эти дни глаз не спускай. Чего заметишь - дай мне знать.

И Лыков заметил... Как-то на ночь глядя заехал к Жадову Сенька Кнут на той самой рыжей кобыле, запряженной в тарантас. Не успев толком покормить лошадь, они тотчас уехали в лес. Подался за ними охлябью и Лыков.

Часа три рысил он по темным лесным дорогам за отдаленно грохотавшим тарантасом, пока не выехал на открытую поляну к Сенькину кордону. Здесь он спешился, привязал в лесу лошадь, а сам, хоронясь за соснами, назерком подошел к подворью.

Со двора доносились незнакомые голоса и лошадиное фырканье. Потом хлопнула сенная дверь, проскрипели под тяжкими шагами ступени, и раздался частый жадовский говорок: