Борис Можаев - Мужики и бабы

- Веришь не веришь... Не в том дело. Ладно, тебя я знаю. Мужик ты горячий, работать с тобой можно. Но как только я подумаю, что поеду в поле на мосластом мерине Маркела, а на моей кобыле поедет Маркел и будет лупить ее промеж ушей чем попадя, так у меня ажно коленки дрожат.

- Он не токмо что бьет, кусает лошадь, черт зловредный, - сказала Надежда. - Намедни копна возил, мерин притомился, стал. Он его бил, бил ни с места. Тогда он ухватился за холку и зубами его за шею: гав, гав! Ну, чистый кобель. Да нешто можно ему доверять чужую лошадь, когда он свою грызет?

- Опять двадцать пять. Я про колхоз, а они про Маркела да про лошадь. Кто у вас к кому приставлен? Ты к лошади или лошадь к тебе? Ежели хозяин ты, а не лошадь, так и рассуждай по-хозяйски. Что лошадь? Одна сработается, вторая появится. А здесь речь идет о жизни! Объединимся машины появятся. Государство даст. Ни тебе налогов и обложений. Не бойся, что лошадь угонят или корова сдохнет. Все общее, и никаких забот. То есть ходи в поле, работай, старайся за все хозяйство.

- Конечно, у тебя какие заботы? - всего двое детей. А у меня их вон целая орава. Ты мне скажи, будет ваш колхоз выдавать хлеб по едокам?

- Это на общих основаниях... Кто сколько заработает. По справедливости.

- То-то и оно. Советская власть поступила мудро - она каждому народившемуся человеку выделяет пай земли. Все равны перед богом или, как теперь говорят, перед обществом. А вы что хотите сделать? И мою землю восемь едоков, и землю Степана Гредного - два едока, объединить решили. Работать мы с ним будем в одинаковых условиях, да еще на моем тягле. У него нет ни хрена. И платить нам будут примерно одинаково: что я спашу на этой лошади, то и он примерно спашет на ней же. Но Степану со Степанидой на двоих делить заработок, а мне на семерых тот же заработок. Где же у вас справедливость? Значит, вы хотите создать такой колхоз, который будет на пользу бездетным и во вред многодетным. Это не по-советски, это, мужики, не по-ленински.

- Ну, это можно обговорить... Соберутся колхозники и решат.

- Так вы сначала соберитесь и решите. А мы поглядим. Никуда мы не денемся... Вон у меня самого целый колхоз подрастает. Чего им делать в одном хозяйстве? Настанет время - все они к вам пойдут. Так что старайтесь на здоровье, начинайте, - и он обернулся к Симе: - Я все хотел у тебя спросить: в кого это стрелял Кулек там, в избушке возле озера? Ну, когда засада была?

- А-а? Это когда я бросился к нему на помощь? - Сима ухмыльнулся и покачал головой. - Прибегаю к избушке, - а он лежит на бугре в кустах. "В кого стрелял?" - спрашиваю. Он глазами на меня хлоп-хлоп, а глаза-то осоловелые, красные. Раненый, что ли, думаю. "В тебя попали?" - "Нет, говорит, я стрельнул. Черный какой-то, здоровый... Сиганул из дверей прямо у камыши. Я вослед ему пальнул. Поищи там. Может, где валяется". Я бросился в камыши - никого. Вода да кочки. Ну, чего лежишь, говорю. Пошли в избу! А он мне - ты, мол, осторожней. Там прячется кто-то. Только что стучал в избе. Скамейку, наверно, повалил. Кабы кто сидел там, говорю, давно бы нас из окна ухлопал. Пошли! Встал мой Кулек на четвереньки, а на ноги подняться не может. Руками шарит по траве, как будто гривенник потерял. Вон ты, брат, какой воитель! Поднял я его, на ноги поставил, а от него самогонкой, как из пивной бутылки.

- Где он успел нализаться? - спросил Андрей Иванович.

Надежда и Царица засмеялись.

- Нешто за вами уследишь, - сказала Надежда. - Вы на причастии и то успеете нарюниться.

- Вот и я его спрашиваю: где ты нарезался? А он мне: я только, мол, попробовал... крепкая, зараза, как спирт. Вошли мы в избушку, и вся картина прояснилась: в углу стоит в плетенке бутыль с самогоном, а посреди пола валяется копченый окорок с оборванной веревкой. И следы когтей на окороке. "Ты дверь-то, наверное, не затворил?" - спрашиваю. "Не помню, говорит, я окорок не трогал, только из бутылки хлебнул малость и залег". Ну, ясное дело: вошел в избушку кот, с лавки прыгнул на висевший у потолка окорок, веревка оборвалась, кот испугался грохота и выбежал в дверь. А Кулек пальнул спьяну в кота. "Ты в кота, говорю, стрелял-то". А он свое тянет: "Ннеет. Энтот был здоровый и черный... А может, повержилось?"

- А что? Могло и повержиться, - отстраняя выпитое блюдце, сказала Царица. - Ничего хитрого нет.

- А я в тот раз и смотреть ни на кого не хотел, - сказал Андрей Иванович. - Так-то мне тошно сделалось. Сел на кобылу и только крикнул Кадыкову: в лугах буду, ежели на допрос вызывать. Он мне рукой махнул давай, мол.

- Ох-хо-хо, время баламутное, - вздохнула Царица и продолжала свое: Как по такому времени и не вержиться. Вон, намедни ехал дед Пеля из лугов мимо старого бочаговского кладбища. Припозднился... Время клонилось к полночи. И вот тебе на самом бугру за канавой стоят два вола. И вроде бы ярмом связаны. Стоят к нему мордой. Рога здоровенные! Ну как мимо них проедешь? Запорют! Остановил лошадь. Он стоит, и они стоят. Откуда, думает, здесь два быка? Ежели один мирской Демин? А другой откудова? И чего они стоят рядом? Да они и на быков не похожи. У наших рога толстые и короткие, а у энтих длинные, тонкие и ажно кверху загнутые. Ну в точности такие волы стоят, на которых татаре и дончаки к нам на базары арбузы привозят. Но ни арбы, ни упряжки... Стоят, не шевелятся. Да с нами крестная сила! - подумал дед Пеля. "Ну-ка я крест наложу". Окстился! Стоят. Тогда он молитву читать "Живые в помощь": "Господи, заступник мой еси, прибежище мое..." Как дошел до слов: "да не убоишься от страха ночного, от стрелы летящей, во тьме приходящей..." - они и растаяли. Правда, говорит, вроде бы земля тронулась, колебнулась чуток и будто вздох какой послышался. Стеганул, говорит, я лошадь - и до самых Бочагов зубами стучал.

- Да у него и зубов-то, поди, нету, - возразил Андрей Иванович. - Ему уже за сто десять лет, пожалуй, перевалило.

- Что ты, Андрей Иванович! Новые поросли. Как за сто лет перевалило, так белеть во рту стало.

- Это он, поди, десна сжевал до костей, - сказала Надежда.

И все засмеялись.

- А может быть, это клад был? - сказал Ванятка.

- Все может быть, - подтвердил Андрей Иванович. - Там старая Крымка проходит. По той дороге татаре с юга на Владимир ходили. Добра-то поувозили не перечесть. Может, какой мурза или хан второпях, при налете русских и зарыл у дороги клад. Да и позабыл, поди, место. А то и самого мурзу убили и конников его посекли. Все может быть.

- Если клад, то ба-альшой, - оживленно блестя глазами, сказал Ванятка. - На телеге не увезешь.

- Какой клад? Будет вам небылицы городить, - сказал Сима.

- Чего? - недовольно спросил Ванятка. - Ты знаешь, как дядь Егор Курилкин клад откапывал? Ну?

- Не знаю.

- Вот и помалкивай. У Екатерининского моста, под самым Любишином ему вот так же в полночь показался бык. Он его кнутовищем по холке! Бык и рассыпался. Вроде бы что-то блеснуло при луне, как бы углубление на том месте. Лопата при нем оказалась. Пока он в задке лопату искал, пока лошадь остановил, к перилам привязал... Подошел - все ровно. Нет никакого углубления. Он перекрестился, поплевал на ладони и давай копать. Он копает, а под ним что-то позвякивает и земля вроде бы осаживается, со вздохом таким... Все ух да ух! Ну, как вон снег с тесовой крыши по весне оползает. Он уж по шейку зарылся. Вот тебе, едет тройка вороных. Тпру! "Ты чего здесь копаешь? - спрашивает с облучка. - Не сумел взять словом, лопатой не возьмешь!" И так, говорит, замахнулся на меня, вроде бы не кнутом, а саблей. И я, говорит, сознание потерял. Очнулся на рассвете: лежу в овраге под мостом, и где моя телега, где колеса валяются, а лошадь траву щиплет.