Борис Можаев - Саня

А Кузьмич даже стал доказывать; что вокзальный барак загорелся от проходящего поезда - искры вылетели из паровозной трубы и попали на крышу; крыша-то ветхая, на ней не щепа - солома, ну и загорелось, стало быть. Чего же тут винить Курилову? Да и барак ветхий, отстоял свое... Грош ему цена.

Косяк сделал Кузьмичу строгое внушение за то, что тот безответственно относится к государственному имуществу, и, выпроваживая его, подумал: "Уже успела обработать своих подчиненных". Потом он вызвал Саню. Он нарочно разложил по столу исписанные листки и, встречая Саню, сказал:

- Ну вот, товарищ Курилова, в основном картина ясна. Скажем прямо трудовая дисциплина на станции хромает. А там, где нет дисциплины, там чепе неизбежно. - Он сделал внушительную паузу и с особенной ласковостью добавил: - Да и вы, надо сказать, подразложились.

- А что, пахнет? - хрипло спросила Саня.

- Вы напрасно идете на обострение, - не повышая голоса, заметил Косяк. - Вы еще молоды, впереди у вас большая жизнь, и не надо затруднять...

- Оставьте мою молодость в покое, - прервала его Саня. - А облегчений я от вас не жду...

- Напрасно вы начинаете со мной разговор в таком тоне.

- А нам и не о чем с вами говорить: у вас ведь все уже записано, согласно показаний... Вы, не говоря со мной, уже определили, что я разложилась.

- Ну что ж, товарищ Курилова, в таком случае разрешите уточнить некоторые факты?

- Пожалуйста, спрашивайте.

- Воду из цистерны вы разрешили расходовать?

- Я.

- Пиво было привезено по вашему заказу?

- По моему.

- Так. Во время пожара отсутствовали?

- Да.

- Не скажете ли, где были?

- А что, вам еще не успели сказать?

- Товарищ Курилова!

- Не кричите, я вас не боюсь. На танцах я была. Запишите себе, если еще не записали. И кончайте допрос; вы не следователь, а я не подсудимая.

Косяк встал.

- Хорошо. Покажите мне разрешение на постройку склада возле главной колеи.

- У меня нет такого разрешения.

- Кто же построил этот склад?

- Совхозные строители.

- А столбы вам выдали тоже они?

- Что вы имеете в виду?

- Ничего особенного. Просто хочу выяснить, кто же все-таки разрешил строительство склада у главной колеи.

- Разрешение было дано устно бывшему начальнику станции.

- Вы так полагаете? - Косяк вышел на порог и позвал поджидавшего неподалеку Сергункова.

Тот вошел, тяжело ступая по скрипучим половицам, и, шумно выдохнув, сел возле стола, не глядя на Саню.

- Вы работаете, товарищ Сергунков?

- Нет, я на пенсии, - ответил тот, не поднимая головы.

- А кто же у вас является сторожем? - спросил Косяк Саню.

- Числится его дочь, а работает он, - ответила Саня.

- С вашего согласия?

- Да.

- Понятно.

Сергунков мотнул головой, видимо желая что-то сказать, но на него не обратили внимания, и он опять тяжело вздохнул.

Вошла без стука Верка и, смерив уничтожающим взглядом Саню, сказала Косяку звонко, с какой-то внутренней радостью:

- Казачков из совхоза приехал. Позвать?

- Да, да, пожалуйста.

Верка ушла.

- Остается выяснить одно обстоятельство.

- С меня достаточно. - Саня встала и направилась к выходу, но в этот момент отворилась дверь и на пороге появился Валерий. Он аккуратно прикрыл за собой дверь и прошел мимо Сани так, словно ее здесь не было.

"Ах, вот как!" - Саня резко сунула руки в карманы и повернулась к столу, туда, где теперь стоял Валерий, готовая схватиться с ним, как в драке, лицом к лицу.

Поздоровавшись, Косяк сухо спросил:

- У вас есть разрешение на постройку склада возле колеи?

- Нет, - весело отвечал Валерий, - но я строил по разрешению обоих начальников станции.

- Значит, нынешний начальник станции знал, что документации на отчуждение территории под склад у вас нет? - спросил Косяк, удовлетворенно улыбаясь.

- Разумеется, знал, - уверенно отвечал Валерий. - У нас здесь, так сказать, взаимопомощь... Я в долгу не остался.

Кровь бросилась Сане в лицо, пудовым молотом ударило в виски, зазвенело в ушах...

- Подлец! - тяжело произнесла она и вышла, не закрыв за собой дверь.

За ней выбежал и Сергунков.

- Дочка, дочка! - кричал он за ее спиной. - Прости меня, прости окаянного!..

- Уйдите, Николай Петрович! Уйдите от греха!.. - устало и хрипло ответила Саня.

- Как же это все свелось-то? Дочка! Эх! - он остановился и, с минуту потоптавшись на месте, крикнул: - Ну я ж ее! - и бросился домой.

Семья Сергункова в это время в полном сборе пила за кухонным столом чай. Он вырос на пороге, как разъяренный бык, огромный, черный от заслоненного света, тяжело пыхтевший.

- Ты что сопишь, ай воз на тебе везли? - спросила невозмутимая Степанида. Она сидела с угла и громко отхлебывала чай с блюдечка.

- А ты и впрягла бы... Лишь бы тебе на двор привез... - Он тучей надвигался на жену, и голос его, полный затаенной угрозы, все нарастал: Тебе все мало! Моей крови мало! За других принялась. Курилову на беззаконие подбила!

- Ты что, белены объелся? Молчать! - грозным басом рявкнула Степанида.

- Нет, хватит, отмолчался! - Сергунков с маху треснул кулаком по столу перед самым носом Степаниды.

Пыхнул, словно от испуга, самовар, загремела посуда, заголосили девчата. Но Степанида быстро выхватила из-под себя табуретку и ловко ударила ею по загорбку Сергункова. Он было бросился за ней, но раздался такой силы рев застольных, что Сергунков оторопел и отступил.

- Ах, так! Все против меня, все... Ну хорошо!..

Он убежал в соседнюю комнату, снял с себя ремень, быстро встал на табуретку, привязал его за крюк в потолке для зыбки, сделал петлю, захлопнул ногой дверь и торжественно крикнул:

- Будь ты проклята, кровопийца!

Затем он услышал, что к двери бежали, с грохотом оттолкнул табуретку и только в это мгновение сообразил, что дверь замкнулась на английский замок и что ключ был с этой стороны.

- Спаса-а!.. - закричал он, захрипел и забился в конвульсиях, повиснув в петле.

Зять несколькими ударами выбил дверь, схватил поперек живота задыхающегося Сергункова и, напрягшись, приподнял его. Степанида, побледневшая как полотно, всхлипывая, точно от ожога, бегала вокруг и все приговаривала:

- Ой, батюшки! Да что же такое деется, отцы родные! Головушка моя горькая...

- Ремень, ремень режьте! - кричал на нее зять, красный от натуги.

Наконец обрезали ремень, положили притихшего Сергункова на кровать. Он стал медленно розоветь, открыл глаза. Степанида сидела возле него и все еще плакала:

- Да что ж это ты учинил-то, отец? Нешто я тебе лиходейка какая... Ведь для семьи стараюсь.

- Ладно уж, будет, надоело, - равнодушно произнес зять и, посмотрев на руку, с досадой заметил: - Часы вот разбил... Ишь как циферблат раскурочил. Здорово брыкался! - Он с минуту послушал часы. - Стоят. Придется в город везти в починку. Вот жалость...