Лев Овалов - Двадцатые годы

Ознобишин повторил:

- Борщева Анна!..

Ее толкнули в спину.

- Тебя!

- Да она ж кулачка!

- Была, да вся вышла, и она и дети еле на ногах стоят.

- Борщева Анна!

Неуверенными шагами подошла Борщева к телеге.

Но одновременно из амбара выбежал Сосняков и подскочил к Ознобишину.

- Ты что? Ее же нет в списках!

- Есть. Я внес.

- Да ведь это же кулацкая... кулацкая семья! Ее муж к белым ушел...

- А дети с голоду мрут.

- Не наша забота.

- Наша.

- Кулаков растить будем?

- А мы не будем растить их кулаками.

- Нарушаешь классовую линию?

Ознобишин соскочил с телеги и подтолкнул Борщеву к амбару.

- Ну? Чего стоишь? Иди получай.

Сам пошел за ней в амбар, смотрел, как отсыпают ей зерно.

Сосняков стоял у двери и саркастически наблюдал за Ознобишиным.

- Теперь остается только еще вызвать Филатову!

- А ты не ошибся, тоже внесена мной в список.

Он опять взобрался на свою трибуну:

- Филатова!

Но Филатовой на площади не было, она просто не пришла, после того, как ее муж ушел с деникинцами, она не могла надеяться ни на какую помощь.

- Сходите за ней, - распорядился Жильцов.

За Филатовой побежали. Ознобишин ждал. Торопливыми шагами она подошла к телеге, встала перед Ознобишиным, ждала, что ей скажут.

- Даем тебе семена, на твоих детей. Только не вздумай съесть. Трудно, а посеяться нужно. Слышала?

Филатова пошевелила губами:

- Слышу.

- Так получай.

- Сам и отвешивай, - сказал Сосняков, не отходя от двери. - Я белякам не слуга.

- Ребята! - крикнул Ознобишин. - Отвесьте ей пять пудов.

Бешеными глазами посмотрел Сосняков на Ознобишина.

- А Васютину сколько отвесишь?

- За что?

- За гостеприимство. Оплатить постой...

Ох как хотелось Ознобишину сцепиться с Сосняковым, он уже привык к тому, чтобы ему не перечили, но здесь, при народе, да еще чувствуя жестокую правоту Соснякова, он подавил свою досаду, заслонился от Соснякова его же списком и назвал следующую фамилию.

Вот все и роздано. Без особых происшествий. Даже без крика. Выполнил он свое поручение.

Спрыгнул на землю.

Жильцов смотрит на Ознобишина и весело и снисходительно.

- Отвоевался, Вячеслав Николаевич?

Отвечать Жильцову не надо. Тот понял все правильно.

- Подводу когда занаряжать, сегодня вечером али с утра?

- Пожалуй, лучше с утра, не хочется тащиться ночью.

А Сосняков упрямо не отходит от дверей.

- Славка, поди-ка сюда!

- Чего тебе?

- Жаловаться на тебя буду, - говорит Сосняков. - Вот так. Нельзя было давать ни Борщевой, ни Филатовой.

- Дети-то при чем?

- А при том! Детей, может, и жалко, но каждый, кто норовит напакостить и сбежать, будет надеяться, что все равно его семейка без помощи не останется.

Ознобишин не хочет спорить с Сосняковым, зерно у Борщевой и Филатовой уже не отберешь.

- Жалуйся, сколько влезет, а запомни только одно: проследи с ребятами, чтоб помогли вспахать землю солдаткам и вдовам, чтобы семена не ушли на сторону.

- Это мы и без тебя знаем, - процедил сквозь зубы Сосняков. - Ужинать опять к Васютину?

- К Васютину.

В голосе у Ознобишина вызов. Не хочется ему идти к Васютиным, но и к Соснякову не пойдешь.

- Пошли, Савелий Тихонович.

Их ждали у Васютиных. И щи дымятся в тарелках, и мясо на доске накрошено, и огурцы в вазочке для варенья, и...

- Не обижайся, Вячеслав Николаевич, дело сделано, после работы можно...

И бутылка зеленого стекла блеснула на столе.

- Как хочешь, Савелий Тихонович, я не возражаю, но сам не буду.

- Привыкать надо.

Жильцов и Васютин выпили.

Жильцов переспрашивает:

- Так когда поедем?

- Ночуйте, ночуйте у нас, - вмешалась хозяйка. - Женушки еще нет, торопиться не к кому.

- А я и не тороплюсь.

И вдруг его осенило: семена-то он роздал, но ведь это лишь половина поручения, надо быть уверенным в том, что зерно не пропито, не продано, не съедено, своими глазами видеть, что оно попало в землю.

- А знаешь, Савелий Тихонович, я, пожалуй, не поеду завтра, неожиданно говорит Ознобишин. - Уж больно щи хороши, погощу у вас с недельку.

- Да господи, да хоть две, - сказала Васютина. - Хотите, мы вас на печке уложим?

- А что так? - поинтересовался Жильцов.

- Хочу посмотреть, как сеять будут, на тебя, Савелий Тихонович, нажму, чтоб ты солдаток лошадьми обеспечил.

На другое же утро поступил донос. Не Ознобишину - Соснякову. Иван прислал за Ознобишиным посыльного.

- Срочно зовет в ячейку.

Сосняков с торжеством посмотрел на секретаря волкомола.

- Вот убедись, кому ты помог. Борщева хлеб печет. С утра нажарила оладьев, а сейчас хлеб печет.

Отрядили к Борщевым патруль во главе с Ознобишиным.

В избе у Борщевых пахло хлебом.

- Как же так? - спросил Ознобишин. - Я же предупреждал?

Борщева развела руками, показала на детей.

- Исть просят. Не видели хлебушка с рождества, не совладала, обменяла десять фунтов на муку, больше не съедим, истинный бог, остальное засеем.

Ну что ей сказать?

- Смотри, хозяйка, обездолишь детей. Уж как-нибудь перебейся, зато осенью с хлебом.

И вдруг Борщева осмелела:

- А осенью опять придет отряд...

"И с помощью Соснякова вытрясет все до зернышка", - не сказал, только подумал Ознобишин.

- Скоро новый закон будет, - сказал он. - Не все будут отбирать.

Ему не верили, но и не возражали.

После посещения Борщевых Ознобишин понял, что медлить нельзя, если за два-три дня не отсеются, съедят зерно или пропьют.

За неделю, которую Ознобишин провел в Корсунском, каждый день он приходил к Жильцову еще до света, советовался, у кого взять лошадей, сам провожал мужиков в поле, кому угрожал, а кого слезно упрашивал, и к своему отъезду уверился, что большая часть зерна хоть и с грехом пополам, но высеяна.

Даже с Сосняковым расстались они мирно.

- Ты бы отлично сам со всем справился, - великодушно сказал Ознобишин. - Но отвечать-то перед волкомом мне.

- Какое имеет значение, - не менее великодушно отозвался Сосняков. Важно, что засеяли, вот что важно, озимая рожь, конечно, лучше родится, но и яровая сойдет.

- Тебе, Иван, тоже пора в партию, ты старше меня, - сказал Ознобишин.

- Подумываю, Слава.

На сей раз ничем не попрекнули друг друга, дело было сделано и мир между ними восстановлен.

Вез Ознобишина в Успенское Вася Левочкин, его очередь на подводу.

- Смотри не гони лошадь, дорога плохая, - предупредил Васю отец и, ни к кому не обращаясь, пожаловался: - Только из пеленок, а уже начальство...

Ехали медленно, телега тонула в выбоинах, на колеса налипла грязь, пахло сыростью, овчиной, навозом, всю дорогу Ознобишин и Левочкин разговаривали о пустяках - что ребята по праздникам ходят в церковь, что блины хороши и без сметаны, что Сосняков в жизни никогда и никому не улыбнулся, что Катя Вишнякова собирается в Орел...