Юлия Пахоменко - Рассказы

Но больше всего Лялька любит звук дождя. И само это словосочетание, и его энергичное проявление: дождь для нее всегда был стуком капель о жестяные подоконники и соседние крыши. А здешний, немецкий дождь - тихий; он подкрадывается незаметно, и, заняв все пространство между деревьями, принимается шуршать ровно-ровно, чтобы не привлекать к себе внимания.

Поэтому от него скоро делается скучно. Нынче же льет четвертый день. И вчера, и позавчера все ходили как сонные мухи, брали вещи и бросали их где попало, так что утром Лялька поняла: надо принимать меры по наведению порядка, не дожидаясь хорошей погоды и бодрого настроения. Но и все домашние дела, как бывает в таких случаях, скуксились, дулись на сырость, выгибались под руками и не давались, требуя вдруг ни с того ни с сего каких-то веских оснований для их улаживания.

Лялька не хотела втягиваться в эти споры и выбрала для разгону дело очевидное, а именно борьбу с пылью. Это было ее самое нелюбимое занятие, своей неэффективностью напоминающее о бренности всего сущего. Настоящий сизифов труд, который все же надо было делать, и вовсе не из-за любви к блестящим поверхностям: Сережина аллергия, год от года сдающая свои позиции, при первом удобном случае напоминала о себе.

Начинать было удобнее всего со спальни, и старое трюмо отразило Ляльку в боевой готовности: с забранными по-деловому в хвост волосами и закатанными рукавами клетчатой рубашки.

Это было всегда странно: видеть себя в зеркале. Особенно, издалека, случайно - в витрине магазина или внутри него. Замирая на ходу, Лялька вглядывалась в пеструю толпу - точно такую же, как за спиной - пытаясь уяснить себе, что вот это существо в джинсах и свитере - это и есть она. Иногда послушная Ляльке фигура нравилась ей, иногда - нет, но всегда в ней присутствовало что-то чужое, отстраненное, Ляльке все же не принадлежащее. Исходя из этих наблюдений, Лялька с грустью думала о том, что и все эти люди, спешашие мимо, совсем не такие на самом деле, какими она их сейчас видит и каждый знает только про себя, да и то не наверняка.

Иногда, сидя в маленьком кафе возле Сережиной школы, куда они заходили после уроков, Лялька видела в боковом зеркале свою руку - такую незнакомую, и не могла понять, только ли магия бездонного стекла так меняет ее, или это действует отвлеченность взгляда, которой нет, когда видишь свои же руки во время готовки или уборки.

Переставляя на лакированной поверхности трюмо шкатулочки, флакончики и тюбики, Лялька украдкой поглядывала в зеркало, как будто подсматривала за жизнью там, в соседнем мире. А перед тем, как отойти, присела на протертую тумбу и приблизилась к желтоватому стеклу, чтобы как следует разглядеть вроде бы знакомое, но всегда какое-то другое лицо.

Угу... морщинки на переносице хоть и стали чуть-чуть менее заметны, но никуда не исчезли. Впрочем, Лялька использовала хваленые рекламированные кремы без особенной надежды. Морщины так же хорошо знали свое право на существование, как и прошлое, которому они были посвящены.

Лялькино прошлое никак не хотело уходить куда-то в даль, как ему, в принципе, полагалось, и все время нависало, заглядывая через плечо. А некоторыми ночами и вовсе вело себя так, будто претендовало быть не прошлым, а настоящим. Погружаясь в бесслезно-молчаливые времена сборов и прощаний, Лялька в тысячный раз мучилась и давилась бесконечным "почему", очнувшись же, именно в этом вопросе видела причину своей несвободы. Она так и не смогла понять логику происшедшего, отыскать начало внезапно грянувшего конца, и прошлое, как необмытый и неотпетый покойник, слонялось вокруг, не находя успокоения.

Приходилось опять и опять возиться с ним, петляя знакомыми тропинками долгих размышлений.

Никогда Лялька не рассчитывала на легкую жизнь. Лежа по вечерам на продавленном диване в четырнадцатиметровой комнате на троих, она каждый раз чувствовала себя на краю пропасти. Заполняя собой все пространство, от двери до окна, прикасаясь одновремено ко всем вещам, знакомым до самой маленькой подробности, Лялька замирала от счастья и - ужаса, что за это счастье придется платить. Да можно ли было надеяться, что годы, длиннющие годы, пронизанные удивлением от того, как ей повезло с Игорешкой, с появлением Сережи, с притягивающей к себе работой, с невским вольным пространством, - продлятся до самой старости? И маятник остановит свое плавное движение?

А может быть, сама и подсказала, к чему совершенно не готова? Посильные сложности ведь и так возникали постоянно, а для дальнейшего хода событий нужны были непосильные?

Да, в том-то и дело, что такого поворота событий Лялька ни в коем случае не подозревала. И в вечерних своих предчувствиях утешала себя тем, что в любой ситуации можно найти выход.

Выхода не было. Это становилось все очевидней после пропадающих одна за одной надежд, похожих на отчаянные попытки зацепиться за летящие обломки во время обвала. Выхода не было: игорешины родители оформили все документы, квартира подлежала продаже. Брови съехались к переносице, придавая взгляду выражение угрюмого недоумения, а морщины прочно заняли свое место.

Вопросом, который так или иначе читался в глазах многих провожающих "почему ты так убиваешься, вы же едете в богатую цивилизованную страну" - Лялька почти не знанималась. Он звучал для нее также, как "почему ты не хочешь снять с себя кожу - тебе дадут новую, гораздо более красивую".

Другое "почему" ходило за Лялькой по пятам. Почему ее путь - путь, к которому она относилась с возможной серьезностью, и который был все эти годы так ясен - привел ее в такое странное место? Или она абсолютно не понимала логику причин и следствий? (Или этой логики причин и следствий не существовало? следовало бы спросить дальше, но для Ляльки, приверженницы разумного построения мира, это было бы еще ужасней).

Захваченная водоворотом событий, Лялька не чувствовала под собой никакой точки опоры, чтобы делать свои собственные, самостоятельные шаги. Мутно-пенный поток обстоятельств, подходивший уже к самому горлу, не давал поднять рук: больная свекровь, сложности с работой у Игореши, где-то там, вдали, армия на пути у Сережи, да к тому же страхи, страхи обо всем на каждом шагу. Но если это выход для всех, то почему же это не выход и для нее самой?

...Лялька в очередной раз выкрутила тряпку и поспешила продолжить уборку. На очереди были книжные полки. Сколько я вас прочитала, - окинула Лялька взглядом потрепанные корешки, - а как грянуло, была я все равно одна.

В те дни она ходила по набережным, пытаясь задержаться, зацепиться за серый, насыщенный влагой воздух. Но город смотрел равнодушно, с чужой безучастностью. Несмотря ни на что, Лялька верила в его всемогущество: если бы Он хотел, то оставил бы ее здесь. Не захотел; от этого было только отчаяннее.