Юлия Пахоменко - Рассказы

Такое одиночество и брошенность можно было сравнить только с тем, что поразило Ляльку в предрассветной тяжести предродовой палаты. По пришествии туда не было ни капли страха, только желание сделать все, что скажут и готовность делать это как можно лучше. Основная утешительная мысль была проста: все рожают, молодые-старые, умные-глупые, толстые-худые, и я справлюсь. Но никто не обратил на нее внимания, а спустя уже полчаса обнаружилось, что все десять женщин, кричащих, стонущих, или молчаливо шатающихся по комнате ничего не знают, не понимают, действуют от боли наобум; каждая в одиночку, без малейшего участия и жалости со стороны. Усталая медсестра, также заключенная в скорлупу одиночества, пыталась скрыть эту вопиющую беспомощность от внешнего мира и поэтому заставляла вести себя прилично и не орать.

В девяносто пятом году отъезд семьи за границу не был новостью. Скорее, делом запоздавшим. Потеряв остроту новизны от постоянных повторений, он стал будничной реальностью, являвшейся в мимоходных замечаниях "Баскины уехали", "Гольдберги уезжают", "Аркаша с семейством собирается"... Прощания, адреса каких-то дальних родственников, которые, вроде бы, тоже в этих краях, дежурные слова о встрече: где-нибудь, когда-нибудь... Казалось, что толпы исходящего народа уже проложили хорошие, крепкие дороги во вне, разработали четкий механизм сборов, оформления, упаковки и самого прощания с оставляемым миром. Надо было только воспользоваться этим нажитым опытом и проследовать тем же путем. Но вышло не так.

Когда начались сборы, оказалось, что никто не знает толком, что брать, как складывать, что можно и что нельзя; в стеснившиеся комнаты явилась суматоха, не уходящая даже по ночам, а днем вспыхивающая панической лихорадкой. Оказалось также, что опыт всего множества предыдущих отъездов не может ничем помочь Ляльке, и ей надо пережить все от начала до конца по-своему, так, как никто до нее еще этого не делал.

Она слонялась по перевернутой вверх дном квартире, по улицам, замученным мартовской распутицей, и вспоминала, как уезжали Мишка со Светой, Бушкины, Сонечка, Ирка. Неужели их тоже так же корежило, мяло и выворачивало? А ведь было не видно. Никто - ни слова, ни полслова о том, какую же боль приносит разъединение с этим серым пасмурным небом. Или это только Ляльке такое? Только у нее чувство, будто режут, режут, отрезают большую, гораздо больше половины, часть ее самой; да что там, уже отрезали и бросили. Осталось что-то маленькое, жалкое, как улитка без панциря, не умеющее обходиться с этим своим новым положением и размером.

Долгие два года Лялька не верила, что можно хоть как-нибудь поправить то, что случилось. И, пристрастившись ко вкусу горькой ревности, не всегда хотела, чтобы вместо старого выросло новое. Выходит, ее опять не спросили...

Дождь все также тихо стоял за окнами. Уборка в спальне и гостинной была почти закончена. Мыть полы - уже потом, во всех комнатах сразу. Лялька вздохнула: очередной круг снова пройден, стало ли от этого легче? Наверно, стоит сделать небольшую передышку, попить чайку. Надо же, вторая половина лета, а тепла еще и не было; теперь уже кажется, что и не будет, что вот-вот придет осень, поставив всех перед фактом, что год-то подходит к концу. Это все дождь когда он идет долго, то кажется, что он будет идти всегда.

Август 1998, Бонн

КВАРТИРА

- И забудь ты на сегодня слово "энтшульдигунг"! Тебе не за что извиняться, ты по делу пришел. Еще не известно, кому это больше надо - нам или хозяйке.

Солнечные пятна раскинулись на дорожках и пестреньких газонах так спокойно, будто никогда уже не будет ни пасмурно, ни дождливо. Тепло, разлитое в весеннем воздухе, дразнило обещаниями удачного лета. Супруги Полищук шли смотреть квартиру.

Одну из трех, отмеченных во вчерашней газете красным фломастером, и выбранную после долгих размышлений и консультаций со знающими людьми - за удачное сочетание квартплаты, площади, расположения и других немаловажных параметров.

- Краны все открывай и смотри, какой напор воды. Душ тоже не забудь. Чтобы не мучиться потом как Додику под тонкой струйкой. И вообще - все пробуй на ощупь, не стесняйся. Увидишь крюк - подожди, пока хозяйка отвернется и покачай осторожно пальцем. Может, он на соплях держится, доказывай потом. Полки, лампы если будут - пробуй.

Небо, нащипав горстку маленьких пушистых облачков, развесило их так, что синева фона стала выпуклой.

- Да брось ты, Ал. Что я буду лампу дергать? Ты же тоже идешь. Вот и пробуй на прочность. Скажи-ка лучше, как будет "слышимость"? Я что-то подзабыл...

- Слушать - horen. Слышимость... Horigkeit? Gehorigkeit? Нет, это другое совсем. Да ладно, какая разница. Это не надо спрашивать. Что толку? Ну, скажет она тебе "никакой, мол, слышимости", так что, поверить сразу?

- Ну, я просто думаю, Валерка-то стучит у нас вечно по чем попало. Надо бы про слышимость спросить.

- Пусть стучит. Есть законы, и мы будем их соблюдать. С восьми до восьми, кажется... нет, с десяти вечера, и тихий час - с двух до трех. Вот, кстати, это запиши - спросить, когда днем нельзя шуметь.

- Да я не записываю, так стараюсь запомнить. Не буду я там в бумажку заглядывать. Ну что, не пора?

Волнуясь перед ответственной встречей, они вышли рано, сделав запас на непредвиденные задержки по дороге, но ничего не случилось - автобус подошел и ехал строго по расписанию, трамвай тоже. Поэтому Полищуки прибыли на место задолго до назначенного времени и ходили теперь по окрестным улицам, разглядывая, в каком районе им возможно придется жить.

Райончик был очень миленький - одно- и двухэтажные домики с маленькими садиками. Все было до того ухоженное и чистенькое, что казалось игрушечным. Это впечатление усиливалось и полным отсутствием людей на улицах. Главным жителем здесь была тишина. Звонкое цоканье аллиных каблучков делало ее еще более ощутимой. Алла взглянула на часы. Пожалуй, пора; как раз два квартала пройти - и ровно в двенадцать ноль-ноль оказаться у дверей. Она глубоко вздохнула, сосредотачиваясь.

Шагнув в сторону, осмотрела мужа с головы до ног. И вздохнула опять: совсем новый, фирменный джинсовый костюм сидел вполне хорошо, но почему-то все же Толик не смотрелся в нем как обычный западный житель. Она быстро поправила ему воротник и взяла под руку.

- Выглядишь отлично. Сразу видно, нормальный, самостоятельный, обеспеченный мужчина. Такому всем хочется сдать квартиру. Не тушуйся, нос кверху.

- Да уж, теперь пусть они сами тушуются, я уж не буду. - Толику живо вспомнились все унижения и переживания, связанные со снятием их первой квартиры, когда они были готовы практически на любое жилье, только бы выбраться из беженского общежития. Он еще крепче сжал ручки полиэтиленового мешка, в котором лежала заветная папка с документами, в том числе - справка о размере месячного оклада, выданная фирмой, где он работал уже полгода. Эта бумага была для него золотым ключиком, открывающим дверь в новый, замечательный мир, где можно ходить выпрямившись, чувствовать себя человеком, не заискивать и не повторять без конца "энтшульдигунг" и "битте зер".