Андрей Зарин - Кровавый пир

– И на плаху?

– Коли Бог приведет; а вот что, атаман! До плахи‑то нам еще пооберечь себя надобно, – серьезно сказал он.

Разин поставил на стол чару.

– А что? Слышал разве что?

Василий кивнул.

– Бают, из Казани помочь идет!

– Кто сказал? – отрезвев сразу, спросил Разин.

– Волдырь, Фрол!

– Зови!

Они вошли тотчас и заговорили.

– Идет, идет, батько, ведет войско князь Барятинский!

– Водою?

– Сушею, сказывают! Тут чуваши прибегли. Он их разбил. Которых повесил, остальных с собой привел. Потом опять мордва прибежала. Тоже бой шел. Сказывают, близко!

Разин весело тряхнул головою.

– Вот чего ждал я! – воскликнул он. – Мы им покажем! Есть у них шестьдесят тысяч? А? А у нас – вот они! – и он махнул рукою.

Все разом ожили. Бодрость атамана влила в их сердца уверенность.

– С тобою не пропадем! – сказали они весело.

– Били мы их, государевых слуг, – хвастливо сказал Стенька, – не бойсь! И Барятинский на суку покачается!.. Пошли в степь татар. Пусть высматривают и обо всем сказывают.

Он на время прекратил беспрерывные приступы и занялся укреплением острожка: окружил его еще одним рвом и укрепил пушками.

– Холопы да мордва вся это в поле останутся, – объявил он, – пусть там побьются в случае чего.

– Струги‑то тоже держать в исправности надоть. Ты, Еремеев, огляди их!

Милославский с удивлением глядел на суету в посаде. «Али еще что удумали?» – с тревожной тоскою думал он. Положение осажденных уже становилось ужасным. Почти месяц бились они с ворами день в день, не зная отдыха. Пушки Стеньки Разина успели попортить стены, подбить» польку», убить немало людей.

Небольшие запасы провианта были уже уничтожены. Милославский кормил крошечной порцией сухарей и конским мясом и воинов, и немногих жителей. Появилась цинга.

«Еще неделя – и конец!» – думал он с тоскою и готовился взорвать стены, а с ними и своих воинов.

Теперь же казаки вдруг прекратили всякие наступательные действия, даже не подъезжают под стены переругиваться, как делали раньше. Милославский запретил даже спать по ночам и всюду усилил стражу.

– Жду от них чего‑либо нового, – говорил он всем.

Каждый день Стенька Разин получал от татар сведения о движении князя Барятинского. Он двигался медленно, потому что вокруг сновали шайки воровских людей, взбунтовавшихся холопов, мордвы, черемисов, чувашей, с которыми приходилось биться.

Наконец он совсем приблизился к Симбирску, до которого оставалось только две версты. Разин встрепенулся.

– Теперь мы его и побьем! – весело сказал он и приказал готовиться к бою.

Длинной лентой разместил он холопов и весь пришлый люд, в середине стал сам с казаками и велел двигаться.

С башен Симбирска вдруг увидели драгоценную помощь.

– Наши! Казанцы! – закричали сторожа.

– Наши пришли! – понеслась радостная весть по стенам.

Милославский вбежал на башню и, увидев стройные ряды войск, упал на колени и поднял руки.

– Благодарю Тебя, Боже мой! – прошептал он, и радостные слезы катились по его исхудавшему лицу.

Он приказал тотчас радостно звонить в колокола и священникам облачиться в светлые ризы.

А Стенька Разин со своим сбродным, несметным полчищем быстро, как лавина, несся на войско князя Барятинского…

– Вот так здорово! – заявил со смехом Дышло, входя в холопскую избу. – Слышь, ребятки, князь приказал людей собрать Поведет их на вора Стеньку Разина!

– Да ну? Врешь! – заговорили холопы. – Для ча идтить ему, коли и здесь хорошо?

– Не бойсь! – сказал один из них. – Степан Тимофеевич сам сюда вскоростях пожалует!

– Ах, язви тебя язва! – закричал на него Дышло. – Ты такие слова говоришь? Миколка, Ванюшка, возьмите его да тридцать плетюков ему, собаке! Пожди, – погрозился Дышло, – ужо князю доложу!

– Чего ж это ты, Степан! – завопил обмолвившийся неосторожным словом. – Побойся Бога! Я так! Братцы, попросите!

– Я те задам так! Знаю! Волоките его, что ли! – грозно крикнул Дышло, и два холопа тотчас подхватили своего брата и потащили драть плетьми.

Дышло сразу успокоился и, сев, сказал:

– Я знаю, почему он идет!

– Почему? Скажи! – пристали холопы, а некоторые – что постарше, стали упрашивать:

– Ну, ну, Степушка, почему?

Дышло кивнул, и все замолчали.

– Потому, милые вы мои други, что у него зазнобушка там есть, под Саратовом. Как прослышал он, что вор‑то Саратов взял, так и засуетился. Воеводу просил войско дать. Воевода не дает. Так он: на ж тебе!..

– О – ох! – загудели холопы. – Да где ж это нам, к примеру, и супротив его пойти. Забьет, и все!

– Уж это там от Бога, – сказал Дышло, – а велел, и все тут! Только не сказал еще сколько и опять: пешими или конными. Може, и на вотчину спосылать придется.

В то же время, как Дышло объяснялся с холопами, князь Прилуков сидел в терему у ног своей матери и говорил ей:

– Матушка, милая, и не неволь! Сердце мое изболело; места не нахожу. Говорил же я тебе, сколь полюбилась она мне, а словами, матушка, того и не выскажешь! Взяла она душу мою, сердце мое приворожила ровно. И думаю я теперь, что с ними? Пришел вор туда, поместья разорил, город взял. Что с нею? Может, убили ее, может, еще что хуже сделали. Сил нет, матушка! Не неволь! Поначалу я князя Петра Семеновича просил рать мне дать. Куды? Он со своими стрельцами сидит, а вокруг пропади пропадом. Князь Юрий Андреевич его корит, а ему хоть бы что! И решил сам идти, матушка!

Княгиня плакала, но не смела перечить своему сыну. Она только жалостливо причитала:

– Покинешь ты меня, Алешенька, одну, сиротливую. Проплачу я свои оченьки. Ночи‑то темненькие, дни светлые только и буду проводить, что по тебе тоскуя. Не мне удержать тебя. Господь с тобою и Его силы небесные! Только думала я умереть, на тебя глядючи.

– Пожди! – с улыбкою тихо ответил ей князь. – Может, я тебе и невестушку привезу с собой. То‑то радостно будет. Еще внуков, матушка, покачаешь!

Он встал и нежно поцеловал мать свою.

– Прости, – сказал он. – Я еще к князю наведаюсь!

Он вышел, а княгиня покликала девушку и велела ей сказательницу прислать.

В горницу вошла маленькая старушка с толстым красным носом и слезящимися глазами. Она поклонилась княгине поясно, тронув пальцами пол, и, кряхтя, выпрямилась.

– Бог с тобой, Бог с тобой, Марковна! – жалобно сказала княгиня. – Сядь‑ка ты, старая, да скажи мне сказку. Смутно мне. Ближе, ближе! Вот так! Я тебе велю настоечки подать.

– Про что ж, матушка – княгинюшка, рассказать тебе? Про Ивана ли царевича, али про татар лихих, али про Царевну прекрасную и змея Горыныча?

– Про что хочешь, Марковна, только бы жалостливое. Плакать чтобы надо было…

– А и было‑то, приключнлося, – начала нараспев рассказывать Марковна, монотонно качая головою, – в государстве тридесятом, при славном царевиче Еруслан Лазаревиче. Как при ем, при царевиче…