Екатерина Краснова - Живое привидение

Молодые люди смотрели на незнакомку во все глаза, притаившись в кустах бузины.

— Палитра! Это по твоей части!..

Услыхавши шорох, молодая девушка высунулась из окна и, звеня и сверкая своими браслетами и ожерельем, вся залитая майским солнцем, склонилась головкой над зарослью крупных сочных трав, разросшихся у дороги. В левой руке она продолжала держать палитру, а правой заслонила от солнца свои блестящие глаза.

— Сеня, Даша, это вы? — закричала она звонким, весёлым голосом.

Художник не успел оглянуться, как его друг уже стоял под окном.

— Это не Сеня и не Даша, а — Костя и Саша! — закричал он с разбега и вдруг, снявши шляпу, низко поклонился и прибавил с некоторым замешательством, — с вашего позволения…

Молодая девушка отскочила от окна и вспыхнула; брови её гневно сжались. Но через несколько секунд она как будто передумала и, облокотившись на подоконник, слегка улыбнулась.

Может быть, её художественный взгляд — а судя по палитре, это, конечно, была художница — с удовольствием остановился на стройной фигуре молодого человека, который стоял на дороге в почтительной позе, предоставляя солнцу золотить свои красивые каштановые волосы и освещать самым выгодным светом не менее красивое, интересное лицо, пленявшее стольких петербургских дам. Он сам сконфузился от своей неожиданной выходки и теперь не знал, что начать.

Незнакомка сама вывела его из затруднительного положения:

— Ну, а если я не позволю? — спросила она насмешливо.

— Тогда… я умру на месте, — отвечал он, не задумываясь. — Перед смертью позвольте вам представиться: ваш сосед, Константин Бартенев, а это мой приятель — Александр Иванович Волков, художник.

— Если хотите знакомиться, — сказала девушка, улыбаясь, — идите в дом. Там мама. Она гостеприимная женщина и ничего не имеет против соседей. А здесь моя мастерская — сюда я никого не пускаю.

И с этими словами она окинула обоих друзей смеющимся, блестящим взглядом и исчезла.

Друзья переглянулись и засмеялись.

— Какова художница! — сказал Волков. — Прелесть что за головка!

— Предупреждаю тебя, что я влюблён.

— Уже? Я тебе мешать не стану. Я только с точки зрения искусства…

— Знаем мы ваше искусство. Однако идём к «маме»!

— Как? Куда?

— Знакомиться, чёрт возьми! Сказано: «Идите к маме». Неужели же пропустить такой случай? Я ж тебе говорю, что я влюблён.

— Однако, как же так, прямо? Ведь мы даже и не знаем, кто такая эта барыня. Хоть разузнать сначала.

— Не всё ли равно? Да вот какие-то ребятишки идут, спросим. Мальчик, послушай, как тебя звать?

— А Сенькой, — отвечал быстроглазый курносый мальчик лет одиннадцати, за которым застенчиво пряталась крошечная беловолосая девочка.

— Вот как! А сестру твою Дашей зовут?

— Дашкой.

— Вот они, Сеня и Даша! — воскликнул Бартенев, чему-то обрадовавшись. — Ну, Сенька, ты мне скажи, кто тут живёт — я тебе гривенник дам.

— Гривенник?

— Двугривенный. Говори живее!

— А что говорить-то?

— Кто здесь живёт, в этом доме?

— В этом доме? Известно, наша барыня.

— Ты что же, к ней идёшь?

— К барыне-то? Нету. Мы к барышне.

— Как её зовут, барышню?

— А Варварой, Варварой Михайловной. Мы к ней.

— Зачем же? В гости, что ли?

— А она посадит Дашутку, а я стоять буду, и картину с нас рисует. И потом пятачок даст — мне пятачок и Дашутке пятачок. Таки махоньки пятаки, светлые. Серебряные, стало быть.

— Ну, вот тебе двугривенный. Спасибо, что сказал. Ну, а барыня теперь где?

— Кто? Марья Николавна? Где же ей быть? Чай дома сидит.

— Как её фамилия? Как её зовут?

— Так и звать Марьей Николавной. Барыня!

— Довольно тебе к нему приставать, — вмешался Волков. — Будет с тебя. Пойдём.

— Пойдём. Да куда ты?

— Как куда? Домой.

— Что-о? Идём знакомиться к Марье Николаевне.

— Ни за что! Можешь идти один, если хочешь.

— Один я идти не хочу, а знакомиться хочу, и потому ты пойдёшь со мной.

Художник вздохнул и покорился.

Друзья обманулись в своих ожиданиях. С Марьей Николаевной они познакомились, — она оказалась действительно гостеприимной женщиной, — но дочь её им так и не удалось увидеть, несмотря на то, что просидели они у новой знакомой целый час. Их появлению соседка даже нисколько не удивилась. Это была простая добродушная женщина, которая держалась как пожилая домовитая мать семейства, нисколько не занимаясь собой, хотя была ещё очень моложава и даже красива.

— Приходите, когда вам вздумается, без церемонии, — говорила она. — Только живём мы очень тихо — дочь да я. Не очень-то у нас весело вам покажется.

Разумеется, молодые люди протестовали. Могло ли быть невесело в таком прелестном уголке, с такими интересными обитателями и т. д.?

— Вы же не скучаете, Марья Николаевна, — сказал Бартенев.

— Я-то? Мне некогда скучать, — сказала она с улыбкой. — Хозяйство небольшое, — вы видите, что у меня вся усадьба запущена, — а всё-таки есть… Да, с тех пор, как скончался покойный муж, всё пришло в упадок, — прибавила она со вздохом. — Хорошо ещё, что Варя моя такая покладистая, что в деревне не скучает.

— А вы всегда в деревне — и зиму, и лето?

— Круглый год. И здесь нам хорошо живётся. Прежде, бывало, в Москве жили, а теперь всегда здесь… И, право, довольны. Варя чудачка у меня; ей нравится такая жизнь. Ну, а мне только и нужно, чтобы она была довольна. Занята она с утра до вечера. Днём я её редко и вижу. Сидит в своей мастерской или в лесу пропадает.

Новые знакомые не могли не пожалеть об этом и ушли, обещая любезной хозяйке «надоесть» своими посещениями.

Они отправились домой в прекрасном расположении духа. Бартенев даже запел было: «Благословляю вас, поля, леса, долины, нивы»… [1] романс П. И. Чайковского на слова А. К. Толстого , но ненадолго. От этого христианского романса он сейчас же перешёл к другому, более современному произведению, и принялся насвистывать вальс из «Боккаччо» [2] оперы Франца фон Зуппе .

— Так-то лучше, — заметил Волков, усмехнувшись. — Это тебе больше идёт!

На следующий день было воскресенье.

Посмотревши издали, как пёстрая толпа расходилась из приходской церкви, — ибо начало обедни оба проспали, просидевши чуть не целую ночь на террасе, — друзья отправились бродить. И как-то так вышло, само собой, что они очутились в Колосово, т. е. в старой усадьбе своей новой знакомой, Марьи Николаевны Колосовой.

На этот раз по какому-то необъяснимому инстинкту они пришли прямо к большому пруду, и инстинкт не обманул их. Между деревьями, у воды, белела женское платье.

— Вот тебе и белое платье! — воскликнул художник.

— В белом она должно быть ещё лучше, — сказал Бартенев, бросая закуренную папироску.