Екатерина Краснова - Живое привидение

— Я теперь так чудесно настроена, — сказала она. — Мне так страшно, что того и гляди что-нибудь померещится. Я везде готова видеть Бог знает что… Это так весело! Я люблю бояться…

— Странный у вас вкус, Варвара Михайловна! — заметил Бартенев. — Но как же вы после этого не боитесь спать одна в вашей мастерской?

— Да я там редко сплю. Это вам мама наговорила? Она ужасно не любит, когда я сплю в мастерской. Там мне не страшно. У меня есть папин револьвер, который я кладу под подушку.

— Револьвер от привидений не помогает.

— Уж не знаю отчего, но там я привидений не боюсь. В мастерской я боюсь только одного портрета… Знаете, Александр Иванович, того, что у меня висит над дверью.

— Старик в чёрном бархатном берете?

— Да. Он прежде висел в дедушкиной библиотеке. Он так пронзительно смотрит, у него такие живые глаза, что я его боюсь. Я даже всегда завешиваю его чем-нибудь на ночь, когда там сплю, — призналась она, смеясь.

— Охота вам возиться, когда в доме у вас так хорошо!

— В мастерской лучше. С тех пор, как мне пришла фантазия разобрать всякое старьё в кладовой и завесить стены разными старинными коврами и гардинами, она у меня стала похожа на какую-то фантастическую палатку. Правда, Александр Иванович?

— Правда.

— А меня вы так и не пустите в это таинственное убежище? — спросил Бартенев.

— Ни за что! Какое же оно будет таинственное, если я в него всех буду пускать? А уж вас никогда не пущу, — особенно теперь.

— Отчего же особенно теперь?

Она вдруг вся вспыхнула, хотела что-то сказать и вместо того повернулась и ушла в дом. Волков засмеялся.

— Чему ты смеёшься?

— Чудачка! — сказал он и, усевшись на нижней ступеньке террасы, закурил папиросу.

Частые посещения молодых людей не прошли бесследно. Как ни глухо было в Колосово, но всё же и там были люди. А где люди, там и сплетни.

В одно прекрасное утро к крыльцу колосовского дома подошла кучка баб из прежней «крепостной» деревни. Они спрашивали барыню.

Марья Николаевна вышла.

Одна из баб выступила вперёд и с поклоном подала барыне деревянную чашку, наполненную яйцами, и курицу, связанную за ноги пёстрой лентой.

— Здравствуй, Матрёна! Здравствуйте, бабы. Что вам?

— Здравствуй, матушка барыня. Не погнушайся нашим подарочком. Вот тебе курочка-молодочка и яичек полсотенки. Проздравить пришли, матушка. С зачатием!

— Что такое?

— С зачатием доброго дела, сударыня. Не обессудьте, матушка. Примите подарочек!

Бабы поклонились в пояс.

Марья Николаевна ничего не понимала. На крыльце показалась Варя и остановилась в изумлении. При виде её бабы зашевелились и заговорили в один голос.

— Вот она, красавица наша! Барышня-голубушка, сердечная наша, дай тебе Бог, Царица Небесная, свадебку сыграть поскорее, зажить веселее! — Варя вспыхнула как маков цвет и вопросительно посмотрела на мать.

Марья Николаевна сама покраснела.

— Не понимаю, с чем вы меня поздравляете, — сказала она нетерпеливо. — Поздравлять не с чем, и яиц я не возьму. Возьми свою курицу, Матрёна. Идите с Богом.

Но от Матрёны не так-то легко было отделаться. Насилу она ушла со своей свитой, унося с собою подарки. Ни она, ни остальные бабы ни на минуту не сомневались в том, что «барыня таится». На селе все знали, что барышня просватана за соседа. Бабы ушли разобиженные.

Но это было только начало.

В воскресенье, после обедни, когда поповны из соседнего села пришли по обыкновению на пирог, Марья Николаевна сейчас же заметила, что они имели таинственный вид, значительно переглядывались и перешёптывались между собою. Наконец, старшая, Любовь Феодоровна, не вытерпела:

— Марья Николаевна, батюшка просвирочку прислали за здравие нашей любезной невесты, — сказала она, вся покраснев.

— Какой невесты?

— Ах, Марья Николаевна, ведь мы свои… Чего же вам скрываться? Ведь дело хорошее, — подхватила Анна Феодоровна, младшая.

— Да что вы, мои милые! В чём мне от вас скрываться?

— Бог с вами, Марья Николаевна! Будто мы не знаем, что вы просватали Варвару Михайловну за бартеневского помещика!

— С чего вы это взяли? Вот ещё известие! — с досадой воскликнула Марья Николаевна.

— С чего! Известно с чего. Когда даже бартеневский приказчик говорит, и в лавке на селе толкуют, и фельдшер Чертковский… Да что фельдшер, всякая баба на деревне знает! — обиженно сказала Любовь Феодоровна.

Марья Николаевна серьёзно рассердилась:

— Всё это сплетни и больше ничего, — сказала она, нахмурившись. — Ни за кого я свою дочь и не думала сватать, и право не понимаю, с чего…

Она запнулась на полуслове и вдруг почувствовала себя очень неловко.

Поповны заметили причину её неловкости и сейчас же захихикали, поглядывая на дорожку, которая вела от клумбы к дому.

По дорожке шла Варя, необыкновенно хорошенькая и оживлённая, в палевом платье, на которое бросал алые тени её яркий китайский зонтик. Она весело болтала, опираясь на руку Бартенева, который не сводил с неё восхищённого взора. У её корсажа и в петлице его летней жакетки алели одни и те же цветы, пламенные маки, с которыми могли поспорить яркостью цвета только улыбающиеся губки и разгоревшиеся щёчки молодой девушки.

Марья Николаевна, которая могла бы привыкнуть за лето к этому зрелищу, поразилась им необыкновенно и с досадой подумала про себя: «Однако, надо положить этому конец!»

В тот же вечер она заговорила об этом щекотливом предмете, но не с героем происшествия, а с его другом. Она рассказала ему о поздравлениях и сплетнях и заключила своё повествование довольно странным вопросом:

— Скажите вы мне, наконец, любит он Варю или нет?

— Почему же вы это у меня спрашиваете, Марья Николаевна? Спросите у него самого.

— С какой стати! Не стану же я навязывать ему свою дочь. Но ведь это так невозможно оставить. Как это я не замечала до сих пор!? Ведь он от неё не отходит!

— Не отходит.

— Ну, что же?.. Как вы думаете? — Марья Николаевна вдруг оробела.

Волкову стало её жаль.

— Марья Николаевна, я буду говорить с вами откровенно, хотя это и не моё дело, — сказал он. — По моему, он влюблён в Варвару Михайловну и даже очень сильно.

— Так отчего же он не объяснится?

— Он не уверен в её ответе. Ему кажется, что он ей не нравится.

— Неправда! Очень нравится. Разве я не вижу?

Марье Николаевне до сих пор это и в голову не приходило. Но в эту минуту она была уверена, что уж давно заметила, что её дочь неравнодушна к молодому человеку.

— Да наконец, — сказала она, — ведь как же узнать, нравится он ей или нет, если он не объяснится? Ведь не воображает же он, что она первая признается ему в любви?

— Вот я ему то же говорю. Самолюбив он ужасно, вот в чём беда!