Николай Лейкин - Где апельсины зреют

— Ничего не значитъ. Какая можетъ быть выпивка въ аптекѣ? Однако, помнишь, въ Парижѣ разъ ночью намъ настойку на спиртѣ въ лучшемъ видѣ приготовили въ аптекѣ, когда мы честь честью попросили и сказали, что для русь, для русскихъ.

— Въ аптекѣ спирты есть, а на обсерваторіи какіе же спирты! Господа! Можетъ быть хотите слѣзть здѣсь и посмотрѣть въ телескопъ на планеты, то тутъ даже приглашаютъ. Вотъ и надпись, что входъ свободный — предложилъ Перехватовъ.

— Чортъ съ ними съ планетами! Что намъ планеты! Намъ не планеты нужны, а стеклянный инструментъ съ хмельной сыростью.

Изъ дверей обсерваторіи выбѣжалъ сторожъ въ форменной кепи, подбѣжалъ къ экипажу и забормоталъ по-итальянски, приглашая жестами выйти путешественниковъ изъ экипажа.

— Одеви русь есть? Коньякъ есть? Венъ ружъ есть? — спрашивалъ его Граблинъ.

Сторожъ выпучилъ глаза и улыбнулся.

— Чего ты смѣешься, итальянская морда? Черти! Обсерваторію выстроили, а нѣтъ чтобы при ней ресторанчикъ завести. Это-же тогда на ваши планеты будетъ смотрѣть, ежели у васъ никакой выпивки получить нельзя, — продолжалъ Граблинъ.

— Алле, коше, алле! — кричала Глафира Семеновна кучеру. — Я не понимаю, господа, что тутъ зря останавливаться! Судите сами: какой можетъ быть коньякъ на обсерваторіи!

— Позвольте… Въ аптекѣ-же пили.

Экипажъ сталъ взбираться дальше. Показалась застава съ караулкой. Вышелъ опять сторожъ, остановилъ экипажъ и сталъ спрашивать билеты на право проѣзда на Везувій. Англичане, запасшіеся билетами еще въ гостинницѣ, предъявили свои билеты, у русскихъ не было билетовъ. Всѣ они недоумѣвали, какіе билеты. Перехватовъ вступилъ въ переговоры со сторожемъ. Пущена была въ ходъ смѣсь французскаго, нѣмецкаго и итальянскаго языковь съ примѣсью русскихъ словъ. Оказалось, что за шлагбаумъ, на откупленную англійской компаніей Кука вершину Везувія, можно пріѣхать только взявъ билетъ, стоющій двадцать франковъ съ персоны. Билетъ этотъ даетъ право на проѣздъ по желѣзной дорогѣ къ вершинѣ Везувія и обратно, а также и на право восхожденія отъ вершины съ самому кратеру въ сопровожденіи рекомендованнаго компаніей Кука проводника. Перехватовъ перевелъ все это своимъ русскимъ спутникамъ,

— Двадцать франковъ съ носа! Фю-фю-фю! просвисталъ Конуринъ. — А насъ пятеро, стало быть выкладывай сто франковъ? Однако… Да вѣдь на эти деньти можно двадцать бутылокъ итальянской шипучки асти выпитъ. Господа! Да ужъ стоитъ-ли намъ и ѣхать?

— Иванъ Кондратьичъ! Да вы никакъ съума сошли! воскликнула Глафира Семеновна. — нарочно мы для Везувія въ Неаполь стремились, взобрались до половины на гору, и когда Везувій у насъ уже подъ носомъ, вы хотите обратно?… Да вѣдь это срамъ! Что мы скажемъ въ Петербургѣ, ежели насъ спросятъ про Везувій наши знакомые!

— А то и скажемъ, что были, молъ, видѣли его во всемъ своемъ составѣ. Какъ про папу римскую будемъ говорить, что видѣли, такъ и про Везувій.

— Нѣтъ, нѣтъ! На это я не согласна. Вы можете оставаться здѣсь при караулкѣ у шлагбаума, а мы поѣдемъ, Николай Иванычъ! Плати сейчасъ деньги. Покупай билеты!

— Изволь, изволь… Непремѣнно впередъ ѣхать надо. И я не согласенъ ѣхать обратно. Я уже сказалъ тебѣ, что пока не закурю папироски отъ этого самаго Везувія, до тѣхъ поръ не буду спокоенъ, отвѣчалъ Николай Ивановичъ и вынулъ два золотыхъ. — Покупай, Иванъ Кондратьичъ, билетъ. Полно тебѣ сквалыжничать.

— Да вѣдь почти полтора пуда сахару это удовольствіе-то стоитъ, ежели по нашей петербургской торговлѣ сравнить, отвѣчалъ Конуринъ, почесывая затылокъ. — Эхъ, гдѣ наше не пропадало! Мусью! Бери золотой… Давай билетъ.

— А мнѣ стало быть два золотыхъ выкладывать, за себя и за Рафаэля? вздохнулъ Граблинъ. — Два золотыхъ… на наши деньги по курсу шестнадцать рублей… — Сколько это пуху-то изъ нашей лавки продать надо, ежели на товаръ перевести?.. Ежели полупуху, то… Ну, да чего тутъ! Букашкамъ-таракашкамъ изъ мамзельнаго сословія по капернаумамъ разнымъ и больше отдавали. Вотъ, Рафаэлишка, и за тебя золотой плачу, а ты этого, подлецъ, не чувствуешь и какъ что — сейчасъ про меня: "дикій да дикій". А дикій-то за недикаго платитъ.

Билеты были взяты и экипажъ продолжалъ взбираться по террасамъ къ вершинѣ Везувія. Ясно уже обозначилось вверху бѣловатое зданіе станціи желѣзной дороги, виднѣлся самый желѣзнодорожный путь, ведущій почти отвѣсно на самую крутизну, можно было уже видѣть и маленькій вагончикъ, который воротомъ втягивали наверхъ. Всѣ смотрѣли въ бинокли:

— Неужто и насъ также потянутъ на канатѣ? спрашивалъ Конуринъ.

— А то какъ-же? отвѣчалъ Николай Ивановичъ.

— А вдругъ канатъ сорвется и вагонъ полетитъ кверху тормашками?

— Ну, ужъ тогда пиши письмо къ родителямъ, что, молъ, аминь. И костей не соберешь.

— Фу, ты пропасть! И это за свои-то кровныя деньги! Оказія… Ужъ письмо къ женѣ передъ поднятіемъ не написать-ли, что, молъ, такъ и такъ… Вексель-бы ей переслать. Вексель при мнѣ Петра Мохова на полторы тысячи есть.

— Ахъ, Иванъ Кондратьичъ, какъ вамъ не стыдно такъ бояться! Я женщина, да не боюсь, сказала Глафира Семеновна.

— Погоди храбриться-то очень, вѣдь еще не сѣла бъ вагонъ, замѣтилъ ей мужъ.

— И сяду, и въ лучшемъ видѣ сяду и все-таки не буду бояться.

— Да вѣдь въ случаѣ чего, можно и на станціи остаться, вѣдь не принудять-же меня по этой проклятой желѣзной дорогѣ подниматься, ежели я не желаю? опять спросилъ Николая Ивановича Конуринъ.

— Само собой.

— Ну, такъ можетъ быть я только до желѣзной дороги доѣду, а ужъ насчетъ вагона-то — Богъ съ нимъ. Право, при мнѣ денегъ много и, кромѣ того, вексель, даже два.

— Да ужъ сверзишься внизъ, такъ что тебѣ!

— Чудакъ-человѣкъ, у меня жена дома, дѣти. Ты съ женой внизъ полетишь, такъ васъ два сапога — пара, такъ тому и быть, а я вдову дома оставлю. Уфъ, страшно! Смотри, какая крутизна. Песъ съ нимъ и съ Везувіемъ-то!

— Трусъ.

— Мазилкинъ! Рафаэль! Дачто-жъ ты самаго главнаго-то не узналъ, началъ Граблинъ, обращаясь къ Перехватову. — Тамъ на станціи буфетъ есть?

— Есть, есть и даже можно завтракъ по картѣ получить.

— Ну, такъ теперь я ничего не боюсь. Дернуть по здоровѣе горькаго до слезъ, такъ я куда угодно. На всякую отчаянность готовъ.

— Ну, а я должно быть въ ресторанѣ и останусь. Нельзя мнѣ… Векселей при мнѣ на полторы тысячи рублей да еще деньги… Кабы векселей не было — туда сюда… порѣшилъ Конуринъ.

Наконецъ подъѣхали къ самой станціи. На дворѣ, ржали лошади, кричали ослы.

Станція канатной желѣзной дороги стояла примкнутой у почти отвѣсной скалы, покрытой темнобурой остывшей лавой, мѣстами вывѣтрившейся въ мелкій песокъ. По скалѣ, чуть не стоймя, были проложены на пространствѣ приблизительно трехъ-четырехъ верстъ рельсы и по нимъ поднимался и спускался на проволочныхъ канатахъ, путемъ пара, открытый вагончикъ на десять-двѣнадцать мѣстъ. Путешественники тотчасъ-же бросились осматривать дорогу. Въ это время вагонъ спускался съ крутизны. Визжали блоки, кондукторъ трубилъ въ рожокъ. Глафира Семеновна закинула кверху голову и невольно вздрогнула.