Николай Лейкин - В гостях у турок

— И непремѣнно раньше. Да не изволь сегодня съ вечера и намекать кому-либо въ гостинницѣ, что мы завтра уѣзжаемъ.

— Зачѣмъ буду намекать? Съ какой стати? Завтра утромъ, передъ самымъ отъѣздомъ только скажемъ, что уѣзжаемъ.

— Ну, то-то. А я сейчасъ, съ вечера, послѣ чаю, потихоньку уложу всѣ наши вещи, продолжала Глафира Семеновна. — А завтра утромъ, чтобы избѣжать визита прокурора, мы можемъ пораньше уѣхать куда-нибудь.

— Дѣлай какъ знаешь, тебѣ съ горы виднѣе, отвѣчалъ Николай Ивановичъ. — Но зачѣмъ ты меня пугаешь! Право, мнѣ думается, что прокуроръ такъ оставилъ свою карточку…

— Станетъ прокуроръ безъ причины карточку оставлять! Дожидайся!

Корридорный внесъ самоваръ и чайный приборъ. Супруги начали пить чай, но ни Николаю Ивановичу, ни Глафирѣ Семеновнѣ не пилось. Николая Ивановича била даже лихорадка.

— Глаша! Меня что-то знобитъ. Не принять-ли мнѣ хинину? сказалъ онъ женѣ.

— Блудливъ какъ кошка, а трусливъ какъ заяцъ, произнесла та и полѣзла въ баулъ за хининомъ.

Хоть и бодрилъ себя Николай Ивановичъ, но прокурорская карточка произвела на него удручающее дѣйствіе. Онъ въ волненіи ходилъ по комнатѣ и думалъ: «Чертъ возьми, еще задержатъ да начнутъ слѣдствіе о присвоеніи не принадлежащаго званія. А задержатъ, такъ что тогда? Вѣдь это недѣли на двѣ, а то такъ и на три. Знаю я, какъ слѣдствіе-то производятъ! Черезъ часъ по столовой ложкѣ. А потомъ судъ… Приговорятъ къ штрафу… Да хорошо если еще только къ штрафу. А какъ къ аресту дня на два, на три? Вотъ и сиди въ клоповникѣ. Навѣрное у нихъ клоповникъ. Ужъ если у насъ въ провинціи… А вѣдь это ничего, что столица Болгаріи Софія, а такая же глушь, какъ и провинція. А на три недѣли задержатъ, такъ что мы будемъ дѣлать здѣсь? Вѣдь тутъ съ тоски подвѣсишься. А бѣдная Глаша? Впрочемъ, она не бѣдная. Ее жалѣть нечего. Она меня тогда поѣдомъ съѣстъ, загрызетъ и съѣстъ, такъ что отъ меня одни сапоги останутся. Развѣ откупиться? Развѣ поднести взятку завтра этому прокурору, если онъ насъ остановитъ завтра? мелькнуло у него въ головѣ. — Поднесу, непремѣнно поднесу. Навѣрное здѣсь берутъ, рѣшилъ онъ. — Ужъ если у насъ берутъ, то здѣсь и подавно. И подносить надо сразу. Какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, сейчасъ: „пожалуйста, сдѣлайте такъ, что какъ будто вы не застали насъ, какъ будто ужъ мы выѣхали изъ Софіи. Что вамъ?.. Во имя славянскаго братства это сдѣлайте. Вѣдь мы русскіе и васъ освобождали. Неужели вы захотите погубить руку, можетъ быть, хотя и преступную, но все-таки освободившую васъ, болгаръ, руку русскую, чувствующую къ вамъ братскую любовь? разсуждалъ Николай Ивановичъ, мысленно произнося эти слова. — А сколько же поднести? Пятьдесятъ, восемьдесятъ, сто рублей? за далъ онъ себѣ вопросъ и тутъ же отвѣтилъ:- Нѣтъ, сто рублей, я думаю, много. Поднесу восемьдесятъ. Русскими деньгами поднесу. Пусть мѣняетъ. Стой, стой! остановился онъ въ раздумьѣ и пощипывая бороду. — Поднесу-ка я ему сербскія бумажки, которыя привезъ сюда изъ Бѣлграда. У меня ихъ больше чѣмъ на девяносто рублей и ихъ все равно никто не беретъ здѣсь въ промѣнъ, а прокурору-то размѣняютъ. Поднесу! Ихъ и поднесу!“ рѣшилъ онъ мысленно и машинально кинулъ окурокъ папиросы, которую курилъ.

— Николай! Да ты никакъ ошалѣлъ! закричала на него Глафира Семеновна. — Къ чему ты это озорничаешь и кинулъ окурокъ съ огнемъ въ нашъ сундукъ съ вещами! Вѣдь пожаръ сдѣлать можешь.

Она въ это время укладывала свои вещи и стояла передъ открытымъ сундукомъ,

— Виноватъ, душечка, прости! Дѣйствительно, я ошалѣвши, опомнился Николай Ивановичъ. — Эта исторія съ прокуроромъ не даетъ мнѣ покою.

И онъ кинулся съ сундуку искать окурокъ.

— Да ужъ вынула, вынула, сказала ему жена, взглянула на него, увидала его жалкую, удрученную физіономію и ей сдѣлалось жалко его. — Не знаю только, къ чему ты такъ особенно убиваешься, прибавила она. — Вѣдь въ сущности ты всегда можешь отпереться, что ты назвался генераломъ. Вѣдь слугѣ ты сказалъ только на словахъ, что ты превосходительство, а письменныхъ доказательствъ никакихъ нѣтъ.

— На словахъ, на словахъ, подхватилъ Николай Ивановичъ, нѣсколько повеселѣвъ. — Только на словахъ.

— Ну, такъ вотъ такъ и отвѣчай: „знать, молъ, ничего не знаю, вѣдать не вѣдаю, паспортъ у меня въ порядкѣ, а если меня люди вздумали звать превосходительствомъ, то я въ этомъ не виноватъ“.

— Такъ и скажу, такъ и скажу, милая. Дѣйствительно, я ни въ чемъ не виноватъ. Люди это все, а не я, гостинничная и ресторанная челядь вздумала меня называть превосходительствомъ. Они и этимъ проклятымъ репортерамъ и корреспондентамъ сообщили, что генералъ Ивановъ пріѣхалъ, говорилъ Николай Ивановичъ. И знаешь, что я рѣшилъ сдѣлать? Я рѣшилъ завтра-же, какъ только прокуроръ войдетъ къ намъ, по первому-же абцугу дать ему взятку, поднести сербскія бумажки. Вѣдь все равно ихъ у насъ здѣсь не беретъ ни банкъ, ни мѣняла. Къ тремъ жидамъ мѣняламъ давеча послѣ обѣда заѣзжали — ни одинъ жидюга не размѣнялъ.

— Смотри какъ-бы, не раздражить этимъ. Это ужъ ты потомъ. А на первыхъ порахъ только отпирайся. „Знать, молъ не знаю, вѣдать не вѣдаю“, совѣтовала

— Такъ и стану говорить, а только вѣдь свидѣтели будутъ. Первый свидѣтель — это корридорный. Когда я ему подалъ мою карточку для записи моей фамиліи на доскѣ, онъ спросилъ меня: „экселенцъ?“ — и я отвѣтилъ ему: „хорошо, пишите экселенцъ. Я экселенцъ“. Вотъ такъ что-то въ этомъ родѣ. Не вызвать-ли развѣ сейчасъ корридорнаго да не сунуть-ли ему десятокъ левовъ, чтобы онъ ничего этого прокурору не разсказывалъ? — задалъ женѣ вопросъ Николай Ивановичъ.

— Что ты! Что ты! Такъ все дѣло испортишь. Вотъ еще что выдумалъ! воскликнула Глафира Семеновна. — Ты съ корридорнымъ держи себя по прежнему гордо и съ достоинствомъ. А то якшаться съ корридорнымъ! Подкупать его?.

— Ну, такъ я только прокурору. Прокурору надо дать. Прокурору я осторожно… Какъ только я увижу, что онъ клонитъ рѣчь къ тому, чтобы задержать меня въ Софіи, я сейчасъ: „не можете-ли вы сдѣлать для меня, какъ для русскаго славянина, услугу?.. Въ виду, молъ, поворота въ Болгаріи ко всему русскому, услугу русскому человѣку. Есть, молъ, у меня сербскія бумажки, а ихъ не мѣняютъ. Такъ не размѣняютъ-ли ихъ вамъ?“ Вотъ эдакимъ манеромъ и подсуну. Онъ пойметъ.

— Ну, какъ знаешь. А только дѣлай ужъ это въ крайнемъ случаѣ, согласилась супруга и, окончивъ укладывать въ сундукъ вещи, легла въ постель.

Николай Ивановичъ продолжалъ ходить по комнатѣ и строить планы завтрашняго свиданія съ прокуроромъ. Черезъ нѣсколько времени онъ остановился передъ постелью жены и сказалъ:

— Глаша! Да не уѣхать-ли намъ сейчасъ куда нибудь на перекладныхъ? Вѣдь есть-же здѣсь почта и почтовыя лошади. Удеремъ.