Степан Злобин - Остров Буян

Алмаз Иванов взял свежий столбец — тайный список с расспросных речей литовского выходца Марчка, присланный с пытки:

«И тот Марчко сказал, что-де в Полоцке у литовских панов тайные съезды, наймуют рати для помочи псковичам и объявился-де на Литве человек, зовется царевичем, сыном царя Василия Шуйского [239] …объявился… на Литве человек, зовется царевичем, сыном царя Василия Шуйского… — Речь идет о подьячем Анкудинове Тимофее Демьяновиче (1617–1653), бежавшем из России в 1643 г. и выдававшем себя за сына В.Шуйского. Делал попытки связаться с восставшим Псковом. Выдан правительством Голштинии, казнен. , и тот-де воровской царевич сбирается вотчины своей на Москве воевати…»

С литвой и с турками уже не в первый раз поднималась речь об этом «царевиче». В прошлом посольстве тягались выдать его Москве. Паны говорят — человек он-де смирный и худа не затевает, живет на своих харчах, в церковь ходит, вино пьет, как благородный пан… «Пан»!.. Подьячишко беглый Тимошка. Хоронился перво в Туретчине. Доходишков мало стало — бежал к панам. Чаял — нужнее тут. Ну и впрямь — эти всегда готовы любую смуту в России раздуть: только искру увидят, а им уже пожар на уме, латинцам безбожным!.. В Москву засылают шишей — отколе еще быть таким случаям: ордынской черной сотни староста пишет сказку: «У нас-де объездные имали окольничего Семена Ртищева беглого человека Ивана Чугая, и тот беглый Ивашко человек, в кабаке сидя, питухам сказывал, что государя-де на Москве нет, съехал в Литву от бояр, а в царском-де дворце намест государя бояре держат вощаное чучело…»

В дверь постучали. Думный дьяк поднял голову от бумаги.

— Псковский торговый гость Федор Омельянов просится для очной беседы с тобой, Алмаз Иваныч, — сказал подьячий в дверях.

— Что ему?

— Алмаз Иванович, я к тебе, осударь! — сказал за спиной подьячего Федор.

— Недосуг мне ныне…

— Сам ведаю — недосуг, да скорое дело, — настаивал Федор.

— Ну, чего? — нетерпеливо спросил Алмаз.

— Алмаз Иванович, только в Москву я приехал, слышу — Собор. Я позывной грамоты получить на Собор к тебе приволокся.

— Коли бы надо было, Федор, и ты получил бы, — ответил Алмаз Иванов. — Пошто тебе на Собор?

— Как пошто?! Кровное дело мое. Сколь моих животов от мятежников разорено!

— Так что же, Собор для челобитья об разорении, что ли?! Не место Земский собор об своих животишках плакать. Дела державы решатися будут, — внушительно пояснил думный дьяк, словно Емельянов не понимал и сам, для чего собирается Земский собор.

— Помилуй, Алмаз Иванович, — взмолился Федор, — ведь всякому ведомо — дело тут всей земли. Ну а я-то что же — пустая балбешка, что ли! Государь будет, всей земли большие люди…

— Перед царские очи влезть хочешь? — с насмешкой спросил Алмаз. — Без тебя будет много такого народу, что на Собор прилезут не ради царского дела, а краснобайством покрасоватись да государевы очи трудить.

— Да что ты, Алмаз Иванович, за что меня так-то страмишь? Я ли о государевом деле не пекся! — с обидой воскликнул Федор. — Ты сам натолкнул на хлеб надорожь подымать.

— Ты «пекся»! — обрушился думный дьяк. — Ты «пекся», «пекся»! Ты славно все сделал, как я указал, как государь повелел. Одно только худо: для всей земли делая, ты себя и мошну свою не забыл — пуще всего об своей бездельной корысти ты помнил, об разоренье людей заботился, тать и грабитель! Города испустошил, отнял хлеб у вдов и сирот, до крови довел и до смуты. Псковитяне ли винны? Ты винен! Гаврилку-хлебника да Томилку Слепого на плаху, а тебя-то куды же?! Куды?!

— Алмаз Иванович!.. — умоляюще сказал Федор, но дьяк перебил:

— В соляном воровстве у расспроса ты слался тогда на подьячишку Шемшакова, а после кнутов опять не отстал с ним знаться. «Я, мол, свят — я об деле державы пекусь, а Филипка к корысти склоняет». А ты что ж — младеня?! Корабли мореходны, вишь, грезишь под стягом державы Российской? Умножение славы русской?! Корыстник алтынный! Не такими держава славна станет! Государево дело тебе доверили, а ты из корысти напакостил эку гору, что вывезть на свалку во сто крат дороже!.. Всем державам на срам и бесчестие выставил нас да еще и теперь тщишься в Соборе дела решати!.. Уйди, говорю, с тобой недосуг… Уходи, бога ради!..

Алмаз Иванов, облокотясь о стол, прикрыл глаза левой ладонью, как козырьком, и, обмакнув перо, что-то быстро и сосредоточенно стал строчить по бумаге.

Емельянов задом ступил за дверь и, обливаясь потом, вышел вон из приказа.

Думный дьяк в раздраженье не сразу мог возвратиться к работе…

Патриарх Иосиф прислал к Алмазу андроньевского архимандрита Сильвестра.

— Святейший отец патриарх всея Русской земли Иосиф просил тебя для него списати список со сказок и всяких дел, что к Собору готовишь, — сказал Сильвестр. — Мыслит святейший, что едино лишь церковь божия господней десницей мятеж уймет.

Алмаз Иванов посадил двух подьячих списывать для патриарха дела, но сам знал хорошо, что и в «церкви святой» не все-то спокойно: среди других была у него сказка рыночного старшины, что псковский выборный черного духовенства, старец Пахомий, «приехав в Москву с челобитьем псковских людей, на торгу в Москве говорил нелепо, будто по всей Руси по монастырям трудники скоро встанут и что-де монахам рабами владеть — то дело антихристово. И псковские-де заводчики за то встали, чтобы ни дворянам, ни обителям крестьянами и деревеньками не владеть, а всем жить по воле…»

Посланный с указом о Соборе стрелецкий пятидесятник, когда отдавал ему Алмаз бумаги, бесстыже сказал:

— И у нас на Москве гость Шорин того же добьется своим воровством…

— Тебя бы в Земский приказ к расспросу поставить за экие речи! — ответил строго Алмаз. Но сам он знал, что пятидесятник прав я в Москве неспокойно… Да по всем городам неспокойно, — вот они, вот листы, и листы, и столбцы:

«В Перьяславле Рязанском посадский мужик Прокофей Гуня схвачен, собирался ударить сполох да, ходя по дворам, чел грамоту Псковския Земской избы о заводе мятежу по всем городам против бояр и, окольничих…»

«В Калуге расстрига поп Федорка с сыном Егорием на торгу грамоту чли, чтобы всем городом за Псковом в мятеж идти…»

Алмаз Иванов пытался расспрашивать средних посадских — молчат, а смотрят что волки, только сказать не смеют.

«Нет, надо кончать с этой язвой, — заключил про себя думный дьяк. — Не кыргизска орда Российское государство!.. Боярин Борис Иваныч прав: так ли, эдак ли — надо кончать».

Завершив работу рассылкой позывных грамот к Собору, закончив выписки и подборку всех дел, Алмаз Иванов с подьячим повез бумаги на дом к Морозову.

— Долго, долго, Алмаз Иванович! — встретил его боярин. — Ныне еще забота: чтоб не сумнились бояре и дворяне на Земском соборе, — сказал он, — мы нынче под пытку поставим псковского вора, звонаря Истомку. Указал государь боярам, окольничим и думным людям безотказно быть там — пыточны речи слушать. Запорист вор и предерзок. Послушают — приговорят боярину Хованскому не бавиться [240] Бавиться — забавляться. боле с ворами… Давай свои записи, едем-ка вместе…