Степан Злобин - Остров Буян

Ему не хотелось есть, но, чтобы доставить ей малую радость, он, густо полив сметаной, усердно откусывал свернутый трубкой блин за блином…

— Поспишь? Чай, ночь ведь не спал? — заботливо спросила она.

— Посплю, — согласился хлебник.

Он знал, что сон не придет, но молчание и тишина — было все, за чем он приехал.

Он лег. С улицы брякнул ставень, и полумрак опустился в комнате…

Гаврила закрыл глаза. Мирная жизнь царила кругом.

Он слышал шелест ножа по рыбьей чешуе, плеск воды в лохани, скрип колодезного коромысла, крик петуха, смех дочурки и гуденье пчелы, залетевшей случайно в горницу…

— Спит он, батюшка, спит, — вполголоса торопливо сказала жена во дворе.

Хлебник понял — она испугалась, что он не успел заснуть и услышит ее слова.

— Ну, Христос с ним. Я тут погожу, — скромно ответил поп Яков.

— Батя! Войди, войди! — крикнул хлебник.

Священник вошел в горницу.

— Сокрылся еси! — шутливо сказал он. — Слышь, Левонтьич, беда на тебя: Устинов бушует — кричит, чтоб отставить из старост за то, что намедни стрельцов послал за стены, пушку, пищали из города отдал…

— Врет, не отставит! — с уверенностью ответил Гаврила. — Я ныне для них защита: чают — расправа придет от бояр, так было б с кого искать! Вор Гаврилка, скажут, во всем повинен — он староста всегородний!.. Зови-ка Устинова в старосты — сядет?!

Поп усмехнулся.

— Хитро рассудил, Левонтьич! — одобрил он.

— Я нынче пуще начну своеволить, — сказал Гаврила. — Слышал ты, батя, повинное челобитье по городу ходит?

— Слыхал.

— Дознаюсь, отколе идет, и повинщиков к пытке поставлю…

Поп качнул головой.

— Не велика хитрость! Страхом и воеводы мир держат, — сказал он, — ты б иное придумал. Моя бы мочь — я б дознаваться не стал, кто повинщик…

— А что же ты делал бы?

Поп выразительно тряхнул головой:

— Народ не камень, Левонтьич: на месте не может лежать. Народ — он жив, как вода — течет… Вперед ли, назад ли, абы не стоять!..

— Стало, мыслишь, самим на Хованского лезти? — спросил хлебник.

— За стеной сидеть тошно народу. Не ты с ружьем поведешь, то дворяне с хлеб-солью туда же поведут. Да ладно — хлеб-соль, а не то — и с твоей головой на блюде…

— Не стращай! Хоть поп, а старый дурак: жена, дети рядом! — шепотом остановил Гаврила. — Я мыслил и сам, что надо народ подымать, да чаял, что лучше б не мы на бояр починали, а боярин — на нас, то дружней бы мы стали…

— Бояре веками народом правят — все тайности знают, — ответил поп Яков. — Хованский вперед не полезет. Он станет стоять да тебя ждать…

— Тебе бы, поп, в воеводы! — с усмешкой сказал Гаврила.

— И в попах умны головы надобны, — возразил священник.

Внезапно раздался стук в ставень.

— Гаврила Левонтьич! Гонец от стрельцов! — крикнул Захарка с улицы.

— Входи, Захар, — позвал хлебник.

Подьячий вошел.

— Гаврила Левонтьич, гонец от стрельцов, что намедни ушли с мужиками! — воскликнул Захар.

— Где гонец?

— Ждет в Земской избе. Боярская грамота с ним. Окроме тебя, не хочет давать никому.

Гаврила живо вскочил…

Устинов и с ним несколько человек из больших и средних разом умолкли при входе во Всегороднюю избу Гаврилы Демидова. Они расступились почтительно и враждебно…

Чернявый, угрюмого вида стрелец встал навстречу хлебнику. Из-за пазухи он вынул запечатанный свиток, испачканный кровью и грязью.

— Вот… У гонца вынял… на… — прохрипел он, подавая свиток Гавриле, и снова тяжело сел на скамью.

Он был покрыт потом и пылью. Стрельцы — Коза и Неволя — расспрашивали его, как было дело, и он рассказал, как караулили они у дороги, как напали на дворянина и как товарищи послали его во Псков, а его заметили из московского дозора и стали ловить…

Земские выборные слушали его, обступив тесной гурьбой.

Гаврила читал письмо от боярина Хованского к государю… Хованский писал, что нет у него ни пороха, ни снарядов, он жаловался, что люди разбегаются от него, что если псковские воры захотят взять Снетогорский монастырь, то ему не с чем держаться, и что он монастырь поневоле отдаст, а если псковитяне захватят Гдовскую дорогу — то с той дороги придут к ним стрельцы из Гдова и солдаты Сумерского погоста, и мужики привезут хлеб.

«Только тем и держусь, что заводчики воровские Гаврилка Демидов с товарищи не смеют напасти, а когда бы у них были воеводы, то войско мое, государь, было бы побито, — заканчивал Хованский. — И ты бы, праведный надежа-государь, смиловался да прислал бы, не мешкав, еще людей холопу своему Ивашке, и тем, государь, от смерти избавишь холопа твоего с людишками и воровство порешишь».

Дочитав письмо, Гаврила стукнул по столу кулаком.

— Чти грамоту… на! — обратился он к Чиркину.

Дворянин взял грамоту и читал с недоверием, покачивая головой.

— Не было бы тут воровства какого, Гаврила Левонтъич, — сказал он.

— Какое же тут воровство! Черным по белому писано. Царю бояре не вракают. Раз царю пишет, то надобно верить…

— Семь раз примерь, один раз поверь! — ответил Чиркин. — Может, лучше все-таки земских выборных спросишь аль сход городской позовешь сполохом?..

— Иван! — строго предостерег Гаврила. — Мы прежде вас слухали, вы нынче нас слухайте: не тебе учить меня, старосту. Ратное дело всем городом доверено мне. Никого и спрошатъ не стану, и ты заткнись!

— Аминь, — заключил поп Яков. — Сказано: «Последние да будут первыми!»

Чиркин больше не возражал. Устинов с товарищами тоже смолчали.

В ту же ночь весь город готовился к бою. Дворян не вызывали во Всегороднюю избу, не звали и выборных из посадских — все обсуждали меж выборными от стрельцов и теми из уличанских старост, кого захотел позвать Гаврила.

Рано утром к Варламским воротам без шума стянули войско, готовое в бой…

Гаврила стоял на Варламских воротах рядом с Неволей Сидоровым и Прохором Козой — вожаками стрельцов.

Толпа молодых стрельцов с Максимом Ягой во главе рванулась за городские ворота. Пригибаясь к земле, хоронясь за кусты и бурьян, они двинулись в сторону Снетогорского монастыря. Сотни глаз наблюдали за тем, как в тумане пасмурного рассвета они скрылись, слившись с кочками, кустами и пнями.

Вслед за ними вышел отряд Прохора Козы.

Быстро светало. От Петровских ворот прибыл гонец с вестью о том, что конные сотни вышли за ворота в обход войска Хованского, как им было указано.

Внутри города, за стенами, у самых Варламских ворот, стояло несколько сотен посадских, наскоро обученных в последние недели, разбитых на конные и пешие сотни, самых воинственных и жаждущих боя, хотя и вооруженных чем попало да как попало. Гаврила рассчитывал выпустить их в бой только в том случае, если битва подкатится к самым стенам Пскова.