Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

— И тебя будили?

— Я слышал все.

Отец вздохнул.

— Съездили! Я очень рад. Наконец-то!.. Ну, теперь, кажется, довольно уж! — повторял он все.

— Ах да! — вдруг вспомнила Анна Карловна. — Катерина Васильевна (матушка) вас ждет там. Она просит приехать туда, — сказала она отцу. — Я в этих... знаете, волнении в этом совсем было и забыла...

— Это все равно — я и так поехал бы, если бы она б не говорила этого, — спокойно ответил отец. — Это надо кончить.

Он посмотрел на часы и сказал, чтобы позвали с конюшни его кучера — у него был свой кучер, с которым он всегда ездил.

Что-то изумительно быстро Захар подал лошадей, отец простился с нами, сказав, чтобы нас раньше укладывали спать, и уехал.

На третий день к вечеру, только что мы пообедали, приехали отец и матушка.

— Ну что они? — спрашивала матушка у Анны Карловны про нас.

— Ничего особенного... После я вам кое-что расскажу.

— Ничего, кроме того, что я слышал, как вы тогда ночью говорили, — сказал я. — Я разве виноват, что я слышал? Ведь я же не подслушивал...

Матушка ничего ни ей, ни мне не ответила.

Вечером матушка сделалась веселее, разговорчивее; мы сидели возле нее, и она сама даже начала говорить с Анной Карловной.

— Да, она и в самом деле несчастная, больная, — сказала она про Раю. — С ней такой опять припадок был, после, как вы уж уехали.

— Это когда ей сказали, что...

Гувернантка начала что-то и не договорила.

— Да, — ответила ей матушка. — И ничего с ней нельзя было поделать. Мы думали было священника упросить, знаете, чтобы он под каким-нибудь предлогом, — нет, призвала его к себе, уговорила и настояла на своем...

— Так-таки и назвали Иудой? — не утерпел я.

— Так-таки и назвали, — сухо и не глядя на меня, повторила матушка.

И, обращаясь к Анне Карловне, добавила:

— И сейчас после с ней опять припадок...

— От злости, — сказал я.

Матушка обернулась ко мне.

— Папа говорит, что это с ней от злости, — проговорил я, прикрываясь авторитетом отца.

— Папа твой не любит ее и потому не верит, что она больна. А если бы он видел ее, когда с ней бывают припадки, он бы не то сказал.

— Так ее лечить надо тогда... А этак в припадке она когда-нибудь еще велит всю деревню сжечь, — резонно заметил я.

— Это не твое уж дело. Вероятно, знают, что делают.

— Написали к Константину Павловичу? — спросила Анна Карловна.

— Как же. Мы вызвали его. Ее одну нельзя оставить так.

— Теперь кто же с нею?

— Евпраксеюшка... Она совсем лежит. Доктор опять приедет...

Завтра матушка еще что-то проговорилась, потом еще.

Мы составили с сестрой себе понятие о факте как о каком-то крайне тяжелом и неприятном, и к тому же еще и скандальном, и позабыли вскоре о нем совсем.

Прошло недели две. Помню, вечером мы сидели за чаем, вдруг подали отцу письмо.

— От кого это? — спросил он.

— Из Ровнова-с. Константин Павлович скончались...

— Что?!. — вдруг в один голос воскликнули и матушка и отец.

— Посланный их говорит: скончались... в Петербурге... Известие пришло.

Отец дрожащими руками обрывал кончики конверта, достал письмо и стал его читать.

— Господи! — повторяла матушка. — Вот несчастие-то!.. Сестра сошла с ума... он умер...

Они начали обсуждать, как распорядиться, как все это будет.

На другой день отец уехал рано утром, когда мы еще все спали. Мы слышали только колокольчик.

Еще через день от него приехал посланный и привез матушке обстоятельное и большое письмо. Дядина смерть оказалась не вздором. Он простудился там где-то, был болен неделю, сделал сам все распоряжения на случай смерти и даже как его перевезти и где именно похоронить. Теперь его везут, он уже в дороге...

Потом, когда отец прислал второе письмо с известием, что его привезли, ездила туда матушка. Потом они оба вернулись, долго еще говорили и вспоминали все о дядиной кончине, вспоминали при этом похороны его, все подробности и какое-то неожиданное открытие, которое было сделано, то есть найдено в его бумагах. Очень скоро я узнал, однако, а все еще раньше моего знали его и говорили об этом, что Марфушин сын — дядин сын...

— Да, сумасшедшая! Хороша сумасшедшая, — говорил отец про тетю Раю. — Она знала это. Она все это отлично знала... С ней и припадки-то и все делалось от этого. Это она по злобе на него. Это нарочно все...

Матушка возражала ему, утверждала, что этого никогда не могло быть, что она наверно даже и не подозревала ничего подобного, что, напротив, если бы она знала это и даже только догадывалась бы об этом, она совсем иначе относилась бы ко всему этому.

— Нет, именно знала, — утверждал и прочно стоял на своем отец. — Если бы она не знала этого, она бы отдала ее замуж за кого-нибудь из дворовых, за какого-нибудь конюха, пастуха, а то она все-таки вон кого выбрала — такой он сякой, а все же личный дворянин. Нет, она положительно это знала, а сделала это по ненависти к брату: на, дескать, тебе, вот приедешь — сюрприз тебе будет... Конечно, нарочно...

И, я помню, долго у них шли все эти разговоры. Нас они уж не стеснялись, по крайней мере так, как прежде, особенно меня. Я однажды даже спросил: «Где же теперь этот ребенок?»

— Все там же, — отвечал отец.

— И Василий Прокофьич?

— Этот дурак рад. Теперь он обеспечен — живет, сыт, обут...

— И Марфуша там?

— Да как же, ведь она же жена ему теперь...

Я уж, право, не знаю как, но после дядиной смерти имение его досталось все его сестре, Раисе Павловне, тете Рае, и вскоре пошел слух, что она его продает.

Тогда это было как-то туже, чем теперь. Теперь как захотел продавать, только скажи и не держись особенно в цене — сейчас и купят. А тогда это продолжалось как-то долго. С год и больше, бывало, говорят, что такой-то продает свое имение, и все это повторяют, слушают, а никто не покупает. И даже тогда как-то стыдно было продавать. Тот, кто продавал, чувствовал себя как-то обыкновенно неловко, точно он делал что-то не совсем ладное и хорошее. Теперь все это стало гораздо легче и гораздо упрощеннее...

И целый год все слушали, обсуждали слух о продаже тетей Раей Ровнова, никак не понимая, для чего это она делает.

Летом матушка туда ездила как-то, пробыла там у Раи дня три и вернулась. Она ездила туда одна. По возвращении она рассказывала, что Рая не только уж не питает никакой ненависти к Марфуше, но, напротив, опять ее полюбила, и Василий Прокофьич у нее доверенное лицо. Управляющего она прогнала за что-то, и теперь его место занял он. Василий Прокофьич.

— Вот, воображаю, хозяйство-то идет! — слушая ее, воскликнул отец.

— Ну, я там не знаю, как идет хозяйство, а там, на дворе, кругом дома и в саду, все необыкновенно как чисто, усыпано песком, — удивительный порядок.

— Да вот это только и будет в порядке, ох, уж порядки... воображаю, что такое...