Сергей Терпигорев - Потревоженные тени

Но бабушка, улыбаясь и покачивая отрицательно головой, говорила, что этого нельзя сделать, а вот когда она назад домой поедет и заедет к нам по пути «отдохнуть», мы опять будем несколько дней вместе с Лидочкой. «А потом вы ко мне приедете...»

Гувернантки у Лидочки не было. Оказалось, как мы узнали это, бабушка сама с ней занимается. По-французски и по-английски Лидочка говорила не хуже нисколько нас, у которых были и гувернантки и прежде бонны.

— Как же бабушка с тобой занимается?

— А очень просто: читает, говорит, диктует.

— И когда же она с тобой занимается?

— Зимой, осенью.

— А летом?

— Летом она только говорит со мной по-французски и по-английски, чтобы я не забыла.

— А уж ты летом совсем не учишься?

— Совсем.

— И давно ты уж перестала учиться?

— Давно. Как трава показалась и стало тепло, можно в одном платье выходить.

— Ты любишь бабушку?

— Очень.

— Она тебя в прошлом году к себе взяла?

— В прошлом году, осенью.

— Как твой папа умер?

— Да...

— А он отчего умер?

— Он пил...

— У тебя, Лидочка, ведь нет ни братьев, ни сестер?

— Нет.

И всегда она отвечала так коротко, отрывочно, сжато, точно и определенно.

Бабушка одевала ее просто, очень даже просто, но на ней все сидело ловко, сшито было все отлично.

В ее отношениях к бабушке бросалась в глаза прежде всего какая-то равность с ней. Она говорила с ней, рассказывала ей, спрашивала ее как равная с равной, хотя это нисколько не стесняло бабушку называть ее иногда глупой.

— Ну, какая же ты глупая, как же ты этого не понимаешь?

— Теперь вот понимаю, — отвечала Лидочка, смотрела на нее и улыбалась.

А бабушка уж едва-едва удерживалась, чтобы ее не обнять, не расцеловать.

И это всем было понятно, потому что это было всем сейчас же видно.

А то она серьезно, и совсем как большая, подойдет к бабушке и поправит на ней что-нибудь — поправит и отойдет, не говоря ни слова, точно как равная с равной и даже как какая-то попечительница ее, которая за ней, за бабушкой, смотрит и наблюдает, а не бабушка ее попечительница.

Потом она была у бабушки еще и для такого дела:

— Лидочка, я забуду и ты забудешь — запиши-ка лучше.

— Что такое?

Бабушка говорила, что записать, а Лидочка вынимала из кармана книжечку в красном сафьянном переплете и карандашиком записывала в ней, что говорила ей бабушка.

— Это секретарь мой, — улыбаясь на нее, говорила бабушка.

— Лидочка, покажи книжечку, — просили мы.

— На, посмотри, только не читай. Никогда не следует читать чужих писем.

И все это она говорила как опытная, совсем уж большая, которая все испытала уже и все знает, что можно и что нет.

Она была очень красивая: черные глаза, большая, тяжелая черная коса, хотя и короткая еще, здоровые, красные, как кровь, губы, которые она, совсем еще с детской привычкой, облизывала.

— Лидочка! — скажет ей бабушка и покачает при этом головой.

А она улыбнется или вовсе расхохочется:

— Бабушка, да они сохнут у меня.

— Они всегда у тебя будут сохнуть, если ты их лизать будешь.

— Вот как к детям передаются привычки, — говорила при этом бабушка, — ее мать, которую она едва ли даже и помнит, все облизывала губы.

Такою эта Лидочка нам представилась в этом году, когда бабушка в первый раз к нам приехала, и такой же точно, только еще больше полюбили, подружились с ней, мы нашли ее и через месяц, когда, объехав всех родных, бабушка завернула на обратном пути «отдохнуть» к нам.

Бабушка с Лидочкой уехали, и когда начали после этого приезжать к нам родственники, эта Лидочка не сходила у них с языка.

— Ну, Аграфена Ниловна успокоилась теперь, кажется: нашла себе наследницу.

— Непонятно только, зачем она ее всюду с собою таскает? Это вызов с ее стороны...

— Она, погодите, задаст еще ей...

— Аграфена Ниловна, вот вы увидите, не только Большой Бор, а и, свое здешнее имение ей же отдаст.

И все в этом роде. И опять начинались бесконечные пересуды и доказательства того, что настоящих родственных чувств у бабушки ни к кому из своих родных нет.

Осенью мы, по обыкновению, с матушкой отправились на неделю к бабушке в Большой Бор, но тоже, по обыкновению, прожили там не одну неделю, а целых две, если не больше. Опять мы целыми днями проводили время с Лидочкой, бегали, она нас всюду водила, где мы прежде и не были, угощала нас, объясняла нам, чего мы не понимали или не знали в их отличном от нашего домашнем быту.

Короче, Лидочка сделалась таким нашим другом, что когда потом пришлось нам при отъезде расставаться, мы расплакались все, и в том числе и сама Лидочка. Я как сейчас гляжу на нее: стоит, смотрит; большие-большие сделала глаза и все старается сморгнуть с ресниц слезы, а они у нее всё набегают и капают ей на щеки, крупные, большие...

Мы так и расстались, повторяя все и ей и бабушке, чтобы они раньше приезжали на будущий год к нам и дольше у нас прогостили...

В эту зиму у нас по какому-то случаю собралось много родственников, — кажется, это был день именин отца, — жили, угощались несколько дней, и так как никаких развлечений, кроме карт, еды и тому подобного, не было, то не играющие дамы и мужчины посвящали досуги длинных зимних вечеров обсуждению чужих дел, оценивая достоинства и недостатки в отсутствующих, — одним словом, занимались обычными своими делами. В один из таких вечеров кто-то из родственников, так, как бы между прочим, заметил, что вот хорошо бы женить дядю Яшу на бабушкиной Лидочке. У дяди Яши, как ни противен он был, однако же, особенно между родственницами, были и защитники и покровительницы, которые ухитрялись видеть в нем какую-то угнетенную невинность, жертву чуть не общей к нему несправедливости, и проч., и проч.

— В самом деле, я совсем не понимаю, отчего ему на ней и не жениться?

Другие возражали, что на это никогда и ни в каком случае не согласится бабушка, что об этом и думать нечего.

— Почему это?

— Ну как почему?

— То-то: почему? — настаивала одна родственница, особенно ненавидевшая и всегда злословившая про бабушку. — Прежде всего, кто это такая эта Лидочка? Какая-то Петрова, а Яков Дмитриевич все-таки хорошей фамилии.

— Все равно об этом и речи не может быть, бабушка ни за что не согласится за него выдать ее.

— А может, ее согласия никто и не спросит?.. Увидит эта Лидочка Якова Дмитриевича как следует, в приличном виде, — разве не может он этого сделать? — и влюбится в него.

— В Якова Дмитриевича-то?

— Да, и очень даже легко.

Это все говорилось при нас с сестрой, мы слушали это, удивлялись, и нам было как-то даже страшно за Лидочку. А родственница рассуждала об этом как о совершенно возможном факте, причем все удивлялась, что это другие находят в этом странного. И какая может быть речь о том, чтобы, если Яков Дмитриевич, этот родовитый барин, сделает честь, предложит руку какой-то бездомной Петровой, чтобы она не согласилась за него выйти? О согласии бабушки на это она уже совсем умалчивала или отзывалась как-то иронически и зло.