Евгений Салиас - Экзотики

Изъ амбассады Дубовскій проѣхалъ къ графу Загурскому, нашелъ его собирающимся на вечеръ и сталъ объясняться на особый ладъ. Стычка двухъ молодыхъ людей произошла болѣе или менѣе изъ-за его племянницы и поэтому даетъ ему право вмѣшаться въ это дѣло и просить обѣ стороны примириться, хотя бы потому, чтобы не компрометировать отчасти молодую дѣвушку. Все-таки молва можетъ разнести по всему Парижу, что стычка произошла якобы по винѣ молодой дѣвушки. Во всякомъ случаѣ имя ея будетъ замѣшано.

Загурскій очень вѣжливо, но и очень холодно заявилъ Дубовскому, что онъ крайне сожалѣетъ, но не можетъ удовлетворить его просьбу. Въ данномъ случаѣ его роль пассивная: онъ былъ оскорбленъ, поэтому обязанъ требовать удовлетворенія и не воленъ ни въ чемъ. Единственное, на что онъ готовъ согласиться — это отнестись мягко, если противникъ явится съ извиненіемъ.

Загурскій прибавилъ, что если дѣйствительно это дѣло такъ непріятно Дубовскому, то онъ долженъ начать съ г. Френча.

— Быть можетъ, потомъ я все-таки свое возьму и проучу черезчуръ дерзкаго англичанина, но по совершенно иному какому-нибудь поводу и не сейчасъ, а черезъ мѣсяца два или три, и тогда имя Любови Борисовны не будетъ замѣшано.

— Но скажите, наконецъ, графъ, что же это за дуэль? Вѣдь въ ней смысла нѣтъ, — заявилъ Дубовскій. — Я самъ былъ молодъ. Братъ служилъ въ гвардіи. Помню, у него чуть-чуть не состоялась дуэль, которую я разстроилъ… Но тамъ былъ поводъ… Клевета. А это что же такое!

— Оскорбленіе, нанесенное безъ мотива нахаломъ! — отвѣтилъ Загурскій. — Это очень часто бываетъ, Владиміръ Ивановичъ. Къ несчастію!

— Да кто онъ такой собственно. Или «что» онъ?

— Кто? Френчъ?.. — разсмѣялся графъ. — А это все равно, еслибы въ Москвѣ жилъ французъ и назывался: monsieur Rouseky.

— Знаю. Знаю… Я не про фамилію… А что онъ такое? Какъ онъ попалъ въ общество? Зачѣмъ его пускаютъ? Бабы не пускали, такъ…

И Дубовскій кончилъ мысленно:

«Такъ и Любочка бы за него замужъ не собралась».

— Видите ли, Владиміръ Иванычъ… Въ наше время, чтобы попасть въ высшій кругъ, нужно имѣть или имя родовитое, — ну, вы и я… Или деньги — Герцлихъ еврей… или мѣдный лобъ — Френчъ.

— Ахъ, Герцлихъ прекраснѣйшей души человѣкъ! — воскликнулъ Дубовскій. — Это… это святой человѣкъ.

— Не спорю. Но попалъ онъ въ faubourg Saint Germain и въ нашъ русскій кружокъ не за свою душу и не за свою святость, а изъ-за своихъ милліоновъ. Ну-съ, а Френчъ попалъ потому, что онъ прилично одѣтъ, умѣетъ танцовать, умѣетъ глядѣть сфинксомъ… умѣетъ краснорѣчиво умалчивать, когда нужно.

— Какъ такъ?..

— Молчать умѣетъ. Вотъ онъ ни разу никому не сказалъ, что онъ родня чуть не самой королевѣ Викторіи… А въ обществѣ всѣ это говорятъ. Откуда взялось? Да онъ же пустилъ стороной. А самъ молчитъ.

— Не слѣдовало бы допускать въ порядочное общество всякаго проходимца! — воскликнулъ Дубовскій. — Тогда бы и не было глупыхъ скандаловъ, незаслуженныхъ оскорбленій. Чѣмъ, напримѣръ, вы вызвали его дерзость?..

Загурскій молчалъ…

— Вѣдь вы, говорятъ, сказали, что онъ пригласилъ за котильонъ Любочку, чтобы разговаривать, а не танцовать. Что же тутъ такого?

— Вотъ что, Владиміръ Иванычъ… По совѣсти я ужъ, такъ и быть, вамъ скажу, — разсмѣялся Загурскій. — Я, видите ли, бывалый, многое видалъ и испыталъ, живя всю жизнь за границей… Ну и я вамъ скажу… Френчу надо драться… Понимаете? Надо. Необходимость. Онъ выбралъ меня, чтобы привязаться зря и сдѣлать дерзость, зная, что я этого такъ не оставлю. Ну, его цѣль и достигнута.

— Да зачѣмъ же надо-то?..

— Ну, Владиміръ Ивановичъ, это, я думаю, только онъ одинъ знаетъ. Даже его подушка не знаетъ… потому что только подушки молодыхъ дѣвушекъ знаютъ, о комъ или о чемъ онѣ по ночамъ вздыхаютъ.

Дубовскій задумался, засопѣлъ и, наконецъ, выговорилъ:

— Знаете что, графъ? Я къ нему самому поѣду — все это разъяснять.

Загурскій не отвѣтилъ. Дубовскій всталъ и простился.

Несмотря на позднее время, Дубовскій рѣшилъ отправиться къ Френчу, котораго собственно зналъ мало, часто видѣлъ увивающагося вокругъ Любочки, но не обратилъ на него особеннаго вниманія. Въ данномъ случаѣ на Дубовскаго напала какая-то слѣпота. Ему никогда ни на одно мгновеніе не пришло на умъ, что племянница можетъ увлечься какимъ-нибудь иностранцемъ, какими въ Парижѣ хоть прудъ пруди.

Выйди отъ Загурскаго и рѣшивъ тотчасъ же на всякій случай попытать счастья — ѣхать въ Френчу, Дубовскій вдругъ остановился въ недоумѣніи и удивленіи.

«Адресъ? Гдѣ онъ живетъ»?

Конечно, это было ему неизвѣстно.

Подумавъ, онъ вдругъ вспомнилъ и обрадовался. Герцлихъ однажды дѣлалъ маленькій мужской вечеръ, на немъ присутствовалъ и Френчъ. На другой день Герцлихъ жаловался, что ужасно усталъ, отдавая визиты и развозя карточки вчерашнимъ гостямъ. Очевидно, что баронъ можетъ сообщить ему адресъ англичанина.

«Что сказала бы мама»? — преслѣдовало Эми. А между тѣмъ у нея подъ рукой былъ въ Парижѣ старый другъ, глубоко чтившій память ея матери, какъ человѣкъ многимъ ей обязанный. Эми знала, что и ее онъ искренно любитъ. Это былъ Рудокоповъ.

Молодая дѣвушка рѣшилась написать доктору, что тотчасъ же проситъ его пріѣхать ради важнаго дѣла.

Обыденнымъ, а вмѣстѣ съ тѣмъ и оригинальнымъ общественнымъ явленіемъ былъ докторъ Адріанъ Николаевичъ Рудокоповъ, бывшій московскій студентъ, гимназистъ провинціальнаго города и деревенскій малышъ Андреяшка въ дѣтскіе годы. Онъ явился на свѣтъ сыномъ мужика самаго трущобнаго мѣста тверской губерніи, которое, будучи за сто верстъ отъ Николаевской дороги, было глушью пуще, чѣмъ какой-нибудь уголокъ пермской или вятской губерніи.

И вотъ изъ этой-то глуши не бѣжалъ, а ушелъ съ согласія отца двѣнадцатилѣтній Андреяша, чтобы учиться. Если отецъ — неглупый мужикъ и со средствами — согласился, то исключительно потому, что сынъ — молодецъ на всѣ руки во всемъ, что ни къ чему не было пригодно, былъ совсѣмъ ледащимъ и въ косьбѣ, и въ пахотѣ, и во всякомъ важномъ мужицкомъ дѣлѣ. Не мало, однако, помогъ сосѣдній небогатый помѣщикъ, который, подмѣтивъ въ мальчуганѣ недюжинный умъ, страстную любовь въ чтенію всякихъ печатныхъ клочковъ, которые попадались ему подъ руку, убѣдилъ мужика «испробовать» сына. Онъ предложилъ свою посильную помощь послать мальчика учиться всего на одинъ годъ. Этотъ годъ доказалъ, что Андреяшѣ слѣдовало идти дальше.

Прохожденіе курса въ гимназіи и университетѣ не было простымъ существованіемъ, а отчаянной битвой.

Если въ чьей-либо жизни приложить пресловутое выраженіе «борьба за существованіе», то, конечно, въ жизни той категоріи людей и той среды, изъ которой выбился Рудокоповъ. Это была отчаянная борьба и битва не за кусовъ хлѣба, а «за книгу». Кусокъ хлѣба на Руси у всякаго на подачу руки. А «книга» для иного — еще за китайской стѣной!