Даниил Хармс - Меня называют Капуцином

Иван Федорович пришел домой. Дома еще никого не было. Кот по имени Селиван сидел в прихожей на полу и что-то ел.

– Ты что это ешь? – спросил кота Иван Федорович. Кот посмотрел на Ивана Федоровича, потом на дверь, потом в сторону и взяв что-то невидное с полу начал опять есть.

Иван Федорович прошел на кухню мыть руки.

В кухне на плите лежала маленькая, черненькая собачка по имени Кепка. Иван Федорович любил удивить людей и некоторые вещи делал шиворот-навыворот. Он нарочно приучил кота Селивана сидеть в прихожей, а собаку Кепку лежать на плите.

– Что Кепка? лежишь? – сказал Иван Федорович намылив руки. Кепка на всякий случай села и оскалила правый клык, что означало улыбку.

К одному из домов, расположенных на одной из обыкновенных Ленинградских улиц, подошел обыкновенный с виду молодой человек, в обыкновенном черном, двубортном пиджаке, простом, синем, вязаном галстуке и маленькой фетровой шапочке коричневого цвета. Ничего особенного в этом молодом человеке не было, разве только то, что плечи его были немного узки, а ноги немного длинны, да курил он не папиросу, а трубку; и даже девицы стоявшие под воротней сказали ему вслед: «тоже американец!» Но молодой человек сделал вид, что не слыхал этого замечания и спокойно вошел в подъезд. Войдя в подъезд, он сунул трубку в карман, снял с головы шапочку, но сейчас же надел ее опять, потом вошел по лестнице, шагая через две ступеньки, на третий этаж. Тут он подошел у двери, на которой висела бумажка, а на бумажке было написано жирными печатными буквами: «Яков Иванович Фитон». Буквы были нарисованы черной тушью, очень тщательно, но расположены были криво. И слово Фитон начиналось не с буквы Ф, а с Фиты, которая была похожа на колесо с одной перекладиной. Молодой человек подошел к двери совсем вплотную, так, что коснулся ее коленями, вынул французский ключ и отпер им замок. Из квартиры послышался визгливый собачий лай, но когда молодой человек вошел в прихожую к нему подбежали две маленькие черные собачки, и ткнувшись носами в его ноги, замолчали и весело убежали по коридору. Молодой человек молча прошел в свою комнату, на дверях которой было также написано: “Яков Иванович Фитон”. Молодой человек закрыл за собой дверь, повесил шляпу на крюк и сел в кресло возле стола. Немного погодя он закурил трубку и принялся читать какую-то книгу. Потом он сел за стол, на котором лежали записные книжки и листы чистой бумаги, стояли высокая лампа с зеленым абажуром, подносик с различными чернильницами, хрустальный стакан с карандашами и перьями и круглая, деревянная пепельница. Так, ничего не делая, он просидел за столом часа три и даже по лицу не было видно, чтобы он о чем-нибудь думал. Часов в двенадцать он лег спать. В кровати он еще с час перелистывал какую-то книгу, а потом отложил ее в сторону и потушил свет.

На другой день Яков Иванович проснулся в 10 часов. Рядом с кроватью, на стуле стоял телефон и звонил. Яков Иванович взял трубку.

– Я слушаю, – сказал Яков Иванович. – Здравствуйте Вера Никитишна. Спасибо, что вы меня разбудили…

Иван Яковлевич Бобов проснулся в самом приятном настроении духа. Он выглянул из-под одеяла и сразу же увидел потолок. Потолок был украшен большим серым пятном с зеленоватыми краями. Если смотреть на пятно пристально, одним глазом, то пятно становилось похоже на носорога запряженного в тачку, хотя другие находили, что оно больше походит на трамвай на котором сидит верхом великан, а, впрочем, в этом пятне, можно было усмотреть очертания даже какого-то города. Иван Яковлевич посмотрел на потолок, но не в то место где было пятно, а так, неизвестно куда, при этом он улыбнулся и сощурил глаза. Потом он вытаращил глаза и так высоко поднял брови, что лоб сложился как гармошка и чуть совсем не исчез, если бы Иван Яковлевич не сощурил глаза опять и вдруг, будто устыдившись чего-то, натянул одеяло себе на голову. Он сделал это так быстро, что из-под другого конца одеяла выставились голые ноги Ивана Яковлевича и, сейчас же, на большой палец левой ноги села муха. Иван Яковлевич подвигал этим пальцем и муха перелетела и села на пятку. Тогда Иван Яковлевич схватил одеяло обеими ногами, одной ногой он подцепил одеяло снизу, а другую ногу он вывернул и прижал ей одеяло сверху, и, таким образом, стянул одеяло со своей головы. «Шиш», – сказал Иван Яковлевич, и надул щеки. Обыкновенно, когда Ивану Яковлевичу что-нибудь удавалось или, наоборот, совсем не выходило, Иван Яковлевич всегда говорил «Шиш»; разумеется, не громко и вовсе не для того, чтобы кто-нибудь это слышал, а так, про себя, самому себе. И вот сказав «шиш», Иван Яковлевич сел на кровати и протянул руку к стулу, на котором лежали его брюки, рубашка и прочее белье. Брюки Иван Яковлевич любил носить полосатые. Но раз действительно нигде нельзя было достать полосатых брюк. Иван Яковлевич и в Ленинградодежде был, и в Универмаге, и в Пассаже, и в Гостином дворе, и на Петроградской стороне обошел все магазины, даже куда-то на Охту съездил, но нигде полосатых брюк не нашел. А старые брюки Ивана Яковлевича износились уже настолько, что одеть их стало невозможно. Иван Яковлевич зашивал их несколько раз, но наконец и это перестало помогать. Иван Яковлевич еще раз обошел все магазины и, опять не найдя нигде полосатых брюк, решил наконец купить клетчатые. Но и клетчатых брюк нигде не оказалось. Тогда Иван Яковлевич решил купить себе серые брюки, но и серых нигде не нашел. Не нашлись нигде и черные брюки годные на рост Ивана Яковлевича. Тогда Иван Яковлевич пошел покупать синие брюки, но пока он искал черные, пропали всюду и синие и коричневые. И вот, наконец, Ивану Яковлевичу пришлось купить зеленые брюки с желтыми крапинками. В магазине Ивану Яковлевичу показалось, что брюки не очень уж яркого цвета, и желтая крапинка вовсе не режет глаз. Но, придя домой, <���Иван Яковлевич> обнаружил, что одна штанина и точно будто благородного оттенка, но зато другая просто бирюзовая и желтая крапинка так и горит на ней. Иван Яковлевич попробовал вывернуть брюки на другую сторону, но там обе половины имели тяготение перейти в желтый цвет с зелеными горошинами и имели такой веселый вид, что кажись вынеси такие штаны на эстраду после сеанса кинематографа, и ничего больше не надо, публика полчаса будет смеяться. Два дня Иван Яковлевич не решался надеть новых брюк, но когда старые разодрались так, что издали можно было видеть, что и кальсоны Ивана Яковлевича требуют починки, пришлось надеть новые брюки. Первый раз в новых брюках Иван Яковлевич вышел очень осторожно. Выйдя из подъезда он посмотрел раньше в обе стороны, и убедившись, что никого поблизости нет, вышел на улицу и быстро зашагал по направлению к своей службе. Первым повстречался яблочный торговец, с большой корзиной на голове. Он ничего не сказал увидя Ивана Яковлевича, и только, когда Иван Яковлевич прошел мимо, остановился, и так как корзина не позволила повернуть голову, то яблочный торговец повернулся весь сам, и посмотрел вслед Ивану Яковлевичу, может быть даже покачал бы головой, если бы опять-таки не все та же корзина. Иван Яковлевич бодро шел вперед, считая свою встречу с торговцем хорошим предзнаменованием, он не видел маневра торговца и утешал себя, что брюки не так уж бросаются в глаза. Теперь навстречу Ивану Яковлевичу шел такой же служащий как и он с портфелем под мышкой. Служащий шел быстро, зря по сторонам не смотрел, а больше смотрел себе под ноги. Поравнявшись с Иваном Яковлевичем, служащий скользнул взглядом по брюкам Ивана Яковлевича и остановился. Иван Яковлевич остановился тоже. Служащий смотрел на Ивана Яковлевича, а Иван Яковлевич на служащего.