Иван Истомин - Первые ласточки

— Советская власть — наша власть. Это понимают все.

— Нет, не все.

— Ну, есть некоторые…

Гриш проверил лезвие топора — не готово ли.

— То-то и оно. Из тебя может выйти, как Вечка, хороший пропагандист новой власти.

— Про-па-ган-дист… — засмеялся Гриш. — Слово-то какое… Старшего брата, Петул-Вася надо принимать в партийцы. Он грамотей, читальщик. А потом уж меня.

— Петул-Вася мы знаем, имеем в виду, — ответил Куш-Юр. — Но Вась пусть пока в профсоюзе постоит. Не он ведь предложил югыд-би, а ты…

— О, югыд-би! Я тоже вступлю в профсоюз. Рабочий.

Илька не вытерпел, спросил отца:

— И можешь красный флаг повесить на дом? Дядя Вась ведь повесил.

— Обязательно.

— Ну, так как? Вступишь в партию? — Куш-Юр встал и подошел к Гришу.

— Не знаю. Да и жену надо спросить — как она смотрит на это. Партийцам ведь нельзя держать иконы…

— Про что это?.. — спросила Елення. Сзади вдруг послышалась возня, и, пыхтя, вошел Вань, принес полено.

— Хозяин дома?

— Дома, дома. Проходи.

— Вуся, — поздоровался Коктэм-Вань, здоровенный мужик, опираясь о косяк, а левую руку держа на деревянной ноге. — Впервые пришел в твой новый дом.

— Вуся! Проходи, будешь гостем!..

Илька расширил глаза и, чуть покраснев, испытующе смотрел на Коктэм-Ваня. Мальчик впервые видел его так близко, да еще на деревянной ноге. Коктэм-Вань проковылял до скамейки и сел как раз напротив Ильки, выставив вперед деревяшку с обледенелым концом внизу.

«А ему ведь тоже плохо». — Илька вспомнил, как оба его костыля обледенели.

— Ты, наверно, пришел за костылем? — спросил Гриш. — Никак не соберусь занести, мать родная!

— Нет, не затем. — Кареглазый Коктэм-Вань опустил капюшон, и рассыпались по плечам красивые кудрявые волосы цвета сливочного масла. Его лицо, гладко бритое, чисто блестело. — Заходил к брату и вспомнил: надо зайти попутно и к Варов-Гришу, поздравить с новосельем, а заодно и похвастаться… — И он показал на внутреннюю сторону деревяшки.

— Нечистая сила! — удивился Куш-Юр. — Какое-то железо посажено.

Гриш тоже придвинулся вплотную.

— Верно. Похож на наконечник от стрелы. Большой, в кулак.

— Наконечник и есть, — подтвердил Коктэм-Вань.

Когда стало возможным переехать Большую Обь, Коктэм-Вань поехал на лошади в Каша-Вож, что недалеко от Вотся-Горта. Это место он выбрал потому, что там легче достать сено, там дикая тайга, много белки и соболя. Он нашел в Каша-Воже сено и стал промышлять. Ездил в санях — на деревяшке уйдешь недалеко. Ночевал в пустом, из двух избушек, Вотся-Горте. Забрался как-то слишком далеко, по брюхо коню. Коктэм-Вань остановил его, надел лыжи, одна была мало-мальски приспособлена к деревяшке, только сделал два-три шага, как ударило что-то, и он чуть не упал с деревянной ноги. Смотрит — стрела в деревянной ноге! Похолодел: зашел на самострел. Хорошо, что шагнул деревяшкой, лишился бы здоровой ноги. Вань отошел назад, давай выдергивать, а она намертво впилась, из лиственницы сделана, с железным наконечником. Коктэм-Вань так и эдак, ничего не может. И шагать нельзя. Тогда стрелу он сломал, а наконечник так и остался торчать в деревяшке. Если бы на коне ехал, все — пропал бы конь. На лося нацелен был самострел.

— Вот и пришел похвастаться — выручила деревяшка. Пусть торчит наконечник.

— Могло ведь угробить стрелой, — горевал председатель. — А чей самострел?

— Не говорят. Видать, давнишний, заржавленный, — ответил Коктэм-Вань.

— Главное, что ты не пострадал. Вот лешак-дьявол!.. — Гриш принялся затачивать топор. — Ну-ка, Иля, покажи дяде Ване, как ты ходишь.

Илька уверенно прошел на костылях до своей кроватки и сел на нее.

— Добро! Помаленьку совсем научишься, — похвалил Коктэм-Вань.

Как-то вечером Сандра зашла в сельсовет за Романом, тот задержался — разговаривал с приезжими из чума. Она не стала ждать, вышла на улицу под оглушительный колокольный звон — звала в себя церковь. Тихэн призывал молиться Богу.

По дороге Сандре встретилась Эгрунь, веселая, нарядная, красивая — торопится в церковь. А Сандра перед ней — серенькая, как рябчик, в обыкновенной малице и кисах, пузатая. Она молча прошла мимо, но Эгрунь остановила ее:

— Стой-ка! Почему не идешь в церковь отмаливать грехи?

Строго посмотрела на нее Сандра:

— Мне бояться нечего — я чистая. Убили во мне веру Мишка с Парассей. Мы — безбожники и безбожницы!..

— И я безбожница! Но для приличия все-таки надо отмаливать! — Эгрунь звонко хихикнула и вдруг вспомнила: — Да-а, когда-то я вовсю крутила с Романом. Ты тогда жила в Вотся-Горте. Куш-Юр целуется ох как! Так горячо — чуть не выжимал мне душу. Вовек не забуду! Поманю — и придет! Соперницей буду тебе. Ха-ха-ха!.. — долго на улице раздавался звонкий смех Эгруньки.

Как по голове ударили Сандре, она словно онемела — Роман целовался с Эгрунькой? Даже прижимал ее к себе? И молчал?

Сандра чуть было не рванулась в сельсовет, но сдержала себя и, ничего не видя, побежала домой.

— Что с тобой? — спросила Марпа, увидев ее в слезах.

Не снимая малицы, Сандра захлопнула дверь в комнатушку и бросилась на кровать.

«Что же это такое? — думала она, и крупные слезы катились по ее лицу. — Эгрунь ведь заманит любого мужика. И ты, Роман, туда же, целовался и обнимался с ней. И теперь грозится заманить тебя. Ты ведь сельсовет, позору сколько». — И она зарыдала.

Хозяйка забеспокоилась — что случилось, почему плачет? Али с Романом Иванычем стряслось что?

Марпа открыла дверь и заглянула в темную комнатку. Сандра рыдала, лежа на кровати в малице.

— Что случилось с Романом Иванычем? — спросила хозяйка.

— Ничего… Закрой дверь…

Марпа пожала плечами, отошла к лампе на кухне.

Через некоторое время пришли Евдок и Куш-Юр.

— Вот и мы! — Евдок обнял мать. — Почему темно в комнате у Романа Ивановича? Не пришла еще Сандра?

— И малицы ее нет на месте, — добавил Куш-Юр.

— Пришла, — кивнула головой Марпа. — Лежит в малице, плачет. Не зажигает огня…

— Плачет?! — Роман ринулся к двери и исчез за ней.

Мать и сын прислушались к глухим голосам. Слышно стало, как засмеялся Роман Иваныч, за ним вскоре и Сандра. Чиркнули спичкой — зажигали, видно, лампу. Поминали Эгруньку, обзывали ее всякими словами.

— Богомолка нашлась, дура. — Куш-Юр, выходя из комнатки, на ходу расстегивал полушубок.

— Дура и есть. — Сандра вышла за ним, стала снимать малицу.

— Про кого это вы? — спросила Марпа.

— Про Эгруньку, нечистая сила! Ходит, баламутит людей, — пробурчал Куш-Юр.

— В церковь зовет меня отмаливать грехи… — слабо усмехнулась Сандра. — Еще хвастается, что целовала Романа и обещает стать соперницей мне…