Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 5. Произведения 1856–1859 гг. Альберт

– Не хотите ли по ѣсть прежде? – спросилъ Делесовъ.

– Н ѣтъ, н ѣтъ, прежде играть, играть, – восторженно говорить Албертъ, – только выпить бы чего-нибудь.

– Я по одному тому, какъ онъ берется за скрипку, вижу, что это не большой артистъ, – сказалъ Аленинъ.

– Ужъ этаго я не знаю, – сказалъ сынъ министра, – только что онъ вонючъ и грязенъ, это положительно.

– Какъ онъ слабъ, насилу держится, – сказалъ кто-то.

– Можно ли упасть до такой степени, – сказалъ Французъ, отходя отъ фортепьяно, къ которому съ скрыпкой подошелъ Албертъ.

– Давайте! кто будетъ акомпанировать? – спросилъ Албертъ.

Несмотря на то, что Пишо видимо не хот ѣлъ играть вм ѣст ѣсъ Албертомъ и т ѣмъ становиться съ нимъ на одну доску, хозяинъ дома и гости упросили его с ѣсть зa фортепьяно. Французъ неохотно исполнилъ ихъ просьбу.

– Carnaval de Venise, 27 хотите? – сказалъ Албертъ, размахивая скрыпкой. La majeur. 28

– Ну кончено! – сказалъ Аленинъ. – Carnaval de Venise, эту пошлость, значитъ, что дрянь. Да и играетъ плохо, – прибавилъ онъ, послушавъ внимательно н ѣсколько времени.

– В ѣдь онъ способенъ по пустякамъ восторгаться; я его давно знаю, – зам ѣтилъ сынъ министра, подмигивая на Делесова.

Делесову самому начинало казаться, что точно не было ничего хорошаго въ игр ѣАлберта. – Пишо между т ѣмъ, акомпанируя, оглядывался на Делесова и подмигивалъ съ видомъ ироническаго одобренія. Только художникъ, жадно вглядывавшійся въ все бол ѣе и бол ѣе оживляющееся лицо Алберта, и Захаръ, высовывавшій изъ-за двери свое добродушное лицо, были довольны игрой Алберта. Пишо, хотя невольно вытягивался, смотря на скрипача, закатывалъ глаза и улыбался, находилъ время оглядываться на хозяина съ шутливымъ одобреніемъ. Остальные гости подъ вліяніемъ Аленина, начавшаго слушать съ предуб ѣжденіемъ, оставались строги и холодны. Совершенно лишенный эстетическаго чувства сынъ министра покачивалъ головой съ выраженiемъ, говорившимъ: не то, не то, и иронически поглядывал на Делесова.

Однако Албертъ былъ недоволенъ своей игрой.

– Н ѣтъ, я не могу нынче играть, – сказалъ онъ, кладя скрипку.

Делесовъ повелъ его въ другую комнату и предложил по ѣсть.

– Я голоденъ, – сказалъ Албертъ, – отъ этаго не могу играть. Можно этаго съ ѣсть? – спрашивалъ онъ съ д ѣтскимъ выраженіемъ указывая то на то, то на другое блюдо, и, получая позволенье, съ жадностью ѣлъ то то, то другое. Пишо въ это время, сидя за фортепьяно, игралъ одну изъ мазурокъ Chopin.

– Ахъ, прелестно! прелестно! – закричалъ Албертъ и, не проглотивъ куска, поб ѣжалъ слушать. – Прелестно, прелестно! – твердилъ онъ, улыбаясь, встряхивая волосами и подпрыгивая. Онъ взялъ скрипку и сталъ акомпанировать. —

Аленинъ между т ѣмъ подозвалъ къ себ ѣДелесова. —

– Ну, батюшка, хорошъ вашъ геній. Этакихъ геніевъ какъ собакъ. Гадкій фарсёръ, ни знанія, ни таланта, ничего!

– Да я сейчасъ зам ѣтилъ, что онъ шутъ, – сказалъ сынъ министра.

Делесову было сов ѣстно; но онъ не могъ не согласиться съ такимъ авторитетомъ, какъ Аленинъ.

– Ну, все таки талантъ? – сказалъ онъ.

– Никакого! Еще можетъ быть, что онъ бы могъ играть путно 2-ю скрипку въ квартетахъ, ежели бы былъ порядочный челов ѣкъ и занимался бы; а теперь онъ и этаго не можетъ. В ѣдь я не мало возился съ артистами. Ихъ есть ц ѣлая порода, нечесанныхъ, какъ я называю. Эти господа воображаютъ, что надо не бриться, не мыться, не чесаться и не учиться, чтобы быть артистами. И еще быть подленькими, – прибавилъ онъ.

Вс ѣзасм ѣялись. —

Делесову было сов ѣстно, но онъ признавалъ совершенно свою ошибку.

– А онъ меня совс ѣмъ надулъ, – сказалъ онъ. – Правда, правда ваша.

Пишо въ это время, совершенно забывъ свою гордость моднаго пьяниста, принесъ на фортепьяно бутылку вина и вдвоемъ съ Албертомъ пилъ, говорилъ и игралъ, не обращая никакого вниманія. Художникъ блестящими глазами, не отрываясь, смотр ѣлъ на Алберта и восхищался.

– И страшно, и больно смотр ѣть на него, – сказалъ онъ, подходя къ групп ѣ, въ которой говорилъ Аленинъ. —

– А ты все считаешь его за генія, – сказалъ Делесовъ, – спроси-ка у Михаилъ Андр ѣича.

Художникъ злобно вопросительно посмотр ѣлъ на Аленина.

– Чтожъ, у каждаго можетъ быть свое мн ѣніе, – отв ѣчалъ Аленинъ, – мое мн ѣніе, и мн ѣніе основанное на маленькой опытности, сл ѣдующее: такихъ господъ надо въ исправительные дома сажать, или заставлять улицы мести, а не восхищаться ими. —

– Отчего жъ вы такъ на него изволите гн ѣваться? – язвительно спросилъ художникъ.

– А отъ того, что эти-то господа язва для серьезнаго искуства. —

Художникъ вдругъ разгорячился.

– Вы говорите: язва, – заговорилъ онъ, – да вы понимаете ли, что онъ такое?

– Я вижу, что есть, а не то, что бы вамъ, можетъ быть, хот ѣлось вид ѣть.

– Да, это спившійся, негодный, грязный н ѣмецъ, неправда-ли? – отв ѣчалъ художникъ, указывая въ дверь на Алберта, который въ это время, дрожа вс ѣмъ т ѣломъ и тая отъ наслажденія, игралъ какой-то мотивъ. – Н ѣтъ. Это не пьяный н ѣмецъ, а это падшій геній стоитъ передъ вами, падшій не за себя, а за насъ, за 29 самое дорогое для челов ѣчества д ѣло, за поэзію! Это челов ѣкъ, сгор ѣвшій отъ того священнаго огня, которому мы вс ѣслужимъ, который мы любимъ больше всего на св ѣт ѣ. Огонь счастія поэзіи! Онъ жжетъ другихъ, этотъ огонь, такъ трудно тому, кто носитъ его въ себ ѣ, не сгор ѣть самому. И онъ сгор ѣлъ весь; потому что огня въ немъ было много и что служилъ онъ ему честно. Мы не сгоримъ, не бось. Намъ и Богомъ не дано этаго огня, да и заглушаемъ мы всякой житейской мерзостью, корыстью, себялюбіемъ ту крошечную искру, которая и была въ насъ.

А онъ сгор ѣлъ весь, какъ соломенка, за то онъ великъ.

– Да ч ѣмъ же великъ? – сказалъ спокойно Аленинъ, какъ бы не зам ѣчая горячности своего собес ѣдника. – Какую же онъ пользу сд ѣлалъ обществу этимъ огнемъ, какъ вы выражаетесь?

– Пользу обществу? Вотъ они, ваши 30 сужденія. Онъ и знать не хочетъ вашего общества и вашей пользы и вс ѣхъ этихъ пустяковъ. Онъ д ѣлаетъ то, что ему свыше положено д ѣлать, и онъ великъ; потому что тотъ, кто сд ѣлалъ то, что Богъ приказалъ, тотъ принесетъ пользу, не такую близорукую пользу, которую вы понимаете, а такую пользу, что не пройдетъ онъ даромъ въ жизни, какъ мы вс ѣ; а сгоритъ самъ и зажжетъ другихъ…

– Ну ужъ это я не знаю, что тутъ хорошаго въ этихъ пожарахъ поэтическихъ, особенно ежели они ведутъ въ кабакъ и въ распутной домъ, – сказалъ Аленинъ, улыбаясь. – Не желаю я никому такого огня. —

– Н ѣтъ, неправда! – озлобленно продолжалъ художникъ. – Вы сію минуту отдали бы все, что у васъ есть, за его огонь; да онъ не возьметъ ни вашихъ душъ, ни денегъ, ни чиновъ, ничего въ мір ѣне возьметъ, чтобъ разстаться съ нимъ, хоть на одно мгновенье, потому что изъ вс ѣхъ насъ онъ одинъ истинно счастливъ!