Лев Толстой - Полное собрание сочинений. Том 4. Утро помещика

Кривой пономарь выпустилъ веревку изъ рукъ и с ѣлъ подл ѣцеркви, молча вперивъ старческій равнодушный взглядъ въ подвигавшіяся пестрыя толпы народа; отецъ Поликарпъ вышелъ изъ своего домика и, поднятіемъ шляпы отв ѣчая на почтительные поклоны своихъ духовныхъ д ѣтей, прошелъ въ церковь. Народъ наполнилъ церковь и паперть, пономарь пронесъ въ алтарь м ѣдный кофейникъ с водой, полотенце съ красными концами и старое кадило, откуда всл ѣдъ за этимъ послышалось сморканье, плесканье, ходьба, кашляніе и плеваніе.

Наконецъ движеніе въ алтар ѣутихло, только слышенъ былъ изр ѣдка возвышающійся голосъ отца Поликарпа, читающаго молитвы. Отставной Священникъ, сл ѣпой дворникъ и бывшій дворецкій покойнаго Хабаровскаго князя, дряхлый Пиманъ Тимоф ѣичь стояли уже на своихъ обычныхъ м ѣстахъ въ алтар ѣ. На правомъ клирос ѣстояли сборные п ѣвчіе-охотники: толстый бабуринскій прикащикъ октава, особенно зам ѣчательный въ тройномъ «Господи помилуй», его братъ Митинька, женскій портной, любезникъ и первый игрокъ на гармоник ѣ– самый фальшивый, высокій и пискливый дискантъ во всемъ приход ѣ, буфетчикъ – второй басъ, два мальчика, сыновья отца Игната, и самъ отецъ Игнатъ, 2-й Священникъ, бывшій 36 л ѣтъ тому назадъ въ архирейскихъ п ѣвчихъ.

На паперти толпа заколебалась и раздалась на дв ѣстороны: челов ѣкъ въ синей ливрейной шинели, съ салопомъ на рук ѣ, стараясь, должно быть, показать свое усердіе, кр ѣпко и безъ всякой надобности толкалъ и безъ того съ торопливостью и почтительностью разступавшихся прихожанъ; за лакеемъ сл ѣдовала довольно смазливая и нарядная барынька, л ѣтъ 30, съ лицомъ полнымъ и улыбающимся. За веселой барыней сл ѣдовалъ супругъ ея, Михаилъ Ивановичь Михайловъ, челов ѣкъ л ѣтъ 40. На немъ былъ черный фракъ, клетчатыя брюки съ лампасами, цв ѣтной пестрый жилетъ и цв ѣтной, очень пестрый шарфъ, на которомъ лежалъ огромной величины выпущенный не крахмаленный воротникъ рубашки. Въ наружности его не зам ѣчалось ничего особеннаго, исключая нешто длинныхъ, курчавыхъ, рыжеватыхъ волосъ съ проборомъ по середин ѣ, которые чрезвычайно отчетливо лежали съ об ѣихъ сторонъ его б ѣлесоваго, ровнаго и спокойнаго лица. Вообще онъ ходилъ, стоялъ, крестился и кланялся очень прилично, даже слишкомъ прилично, такъ что именно это обстоятельство не располагало въ его пользу.

Прибывшіе супруги стали около амвона. Прихожане съ почтительнымъ любопытствомъ смотр ѣли на нихъ: они съ спокойнымъ равнодушіемъ смотр ѣли на прихожанъ. – Об ѣдня все еще не начиналась.

– Гаврило, – сказала шопотомъ барыня.

Гаврило выдвинулся впередъ и почтительно пригнулъ свое ухо съ серьгой къ устамъ барыни.

– Попроси батюшку вынуть за упокой, вотъ по этой записк ѣ; да спроси отца Поликарпія, скоро-ли начнется служба?

Гаврило живо растолкалъ набожныхъ старушекъ съ книжечками и пятаками, столпившихся у боковыхъ дверей, и скрылся.

– Батюшка вел ѣлъ сказать, что очень хорошо-съ, а начнется скоро, – сказалъ онъ, возвратившись. – Кривой пономарь, хотя нетвердою отъ старости, но самоув ѣренною походкою, съ такимъ-же точно видомъ сознанія своего значенія, съ какимъ ходитъ Секретарь по Присутствію и актеръ за кулисами, вышелъ за лакеемъ и сталъ продираться сквозь толпу. Уже много пятаковъ и грошей изъ узелковъ въ клетчатыхъ платкахъ и мошонъ перешло въ потертый комодъ, изъ котораго отставной солдатъ давалъ св ѣчи, и уже св ѣчи эти, переходя изъ рукъ въ руки, давно плыли передъ иконами Николая и Богоматери, a об ѣдня все не начиналась. – Отецъ Поликарпій дожидался молодаго Князя Нехлюдова. Онъ привыкъ ожидать его матушку, д ѣдушку, бабушку; поэтому, несмотря на то, что молодой Князь не разъ просилъ его не заботиться о немъ, отецъ Поликарпій никакъ не могъ допустить, чтобы Хабаровскій пом ѣщикъ, – самый значительный пом ѣщикъ въ его приход ѣ, – могъ дожидаться или опоздать.

Кривой пономарь вышелъ за церковь и, приставивъ руку ко лбу, сталъ съ усиліемъ смотр ѣть на Хабаровскую дорогу. По ней тянулись волы, но не было видно в ѣнской голубой коляски, въ которой онъ привыкъ вид ѣть полв ѣка Хабаровскихъ Князей.

– Что, в ѣрно ужъ къ достойной? – спросилъ пономаря молодой челов ѣкъ, проходя мимо него.

Зам ѣтно было, что пономарь былъ опечаленъ и изумленъ появленіемъ Князя не въ в ѣнской коляск ѣ, a п ѣшкомъ, съ запыленными сапогами, въ широкополой шляп ѣи парусинномъ пальто. <���Можетъ быть, даже онъ раскаивался въ томъ, что такъ долго поджидалъ такого непышнаго Князя.>

– Н ѣтъ, батюшка, ваше сіятельство, все васъ дожидали, – и онъ принялся звонить.

Молодой челов ѣкъ покрасн ѣлъ, пожалъ плечьми и скорыми шагами пошелъ въ церковь, ломая на каждомъ шагу свою шляпу, чтобы отдавать поклоны направо и нал ѣво мужикамъ, снявшимъ передъ нимъ шапки. Толпа на паперти опять заколебалась, и супруги оглянулись назадъ, но любопытная барыня ничего не увидала, кром ѣмелькнувшей выше другихъ коротко обстриженной русой головы, которая тотчасъ же скрылась отъ ея взоровъ въ углу за клиросомъ. Михаилъ Ивановичь не оглядывался больше, но его супруга н ѣсколько разъ посматривала по тому направленію, по которому во время об ѣдни, которая тотчасъ-же и началась, преимущественно кадилъ отецъ Дьяконъ.

Молодой челов ѣкъ стоялъ совершенно прямо, крестился во всю грудь и съ набожностью преклонялъ голову, и все это онъ д ѣлалъ даже съ н ѣкоторою афектаціею. Онъ съ вниманіемъ, казалось, сл ѣдилъ за службой, но иногда задумывался и заглядывался. Разъ онъ такъ засмотр ѣлся на 6-л ѣтняго мальчика, который стоялъ подл ѣнего, что повернулся бокомъ къ иконамъ и сталъ ковырять пальцемъ воскъ съ высокаго подсв ѣчника. Хорошенькій мальчикъ съ св ѣтлыми, какъ ленъ, волосами, поднявъ кверху головку, разинувъ ротъ, смотр ѣлъ своими голубыми глазенками на все его окружающее.

– А это что? – говорилъ онъ, дергая за сарафанъ подл ѣнего стоящую женщину и указывая на Дьякона.

Молодаго челов ѣка вывели изъ задумчивости слова: «Микол ѣ». Онъ оборотился и, какъ видно было, съ величайшимъ удовольствіемъ принялъ подаваемую ему св ѣчу. Дотронувшись ею до плеча какого-то мужика, онъ передалъ ее, прибавивъ твердо и громко: «Микол ѣ».

П ѣвчіе п ѣли прекрасно, исключая концерта, который совс ѣмъ было упалъ отъ несогласія отца Игната съ Митинькой; даже бабуринскій прикащикъ, покрасн ѣвъ отъ напряженія, не могъ покрыть своей октавой страшную разладицу. Н ѣсколько стариковъ, старухъ и крикливыхъ д ѣтей причащались Святыхъ тайнъ. Г-жа Михайлова выставляла нижнюю губку и очень мило морщилась, когда грудные младенцы кричали около нея. Она удивлялась, какъ глупъ этотъ народъ: зач ѣмъ носить д ѣтей въ церковь? Разв ѣгрудной ребенокъ можетъ понимать что нибудь. Только другимъ м ѣшаютъ. Вотъ ея нервы, наприм ѣръ, никакъ не выдерживаютъ этаго крика. <���Г-жа Михайлова, у которой ея собственный ребенокъ оставался дома на рукахъ кормилицы, не принимала въ соображенье, что у крестьянскихъ женщинъ не бываетъ кормилицъ, и что он ѣкормятъ своихъ д ѣтей и на работ ѣи въ церкви.>