Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

Музыканты ухватились за свои инструменты. Эрлангеръ поднялся, окинулъ глазами оркестръ, медленно приподнялъ палочку надъ своею чистенькою, гладко подчесанною головой…

Раздались первые такты полонеза Жизни за царя, и подъ его звуки, подъ руку съ графомъ въ звѣздахъ на гвардейскомъ мундирѣ Финскихъ стрѣлковъ, милостиво помавая головой направо и налѣво въ отвѣтъ оробѣлымъ улыбкамъ и поклонамъ вскочившей на ноги при появленіи ихъ публики, вошла княгиня Аглая Константиновна, величественная и счастливая какъ царица, — вѣрнѣе же какъ жирный котъ, любимецъ барыни, жмурящійся круглыми глазами на солнце, между тѣмъ какъ босоногая Палашка раболѣпно чешетъ ему пальцами за ухомъ… За нею, попарно, шла толпа гостей: графиня Воротынцева подъ руку съ княземъ Ларіономъ, Софья Ивановна съ бригаднымъ генераломъ, тридцатилѣтняя московская княжна съ княземъ Лоло, княгиня Додо съ командиромъ артиллерійской батареи, еще молодымъ и красивымъ полковникомъ, недавно назначеннымъ изъ гвардіи, къ которому тотчасъ же и обратились съ полуиспуганнымъ, полувопросительнымъ выраженіемъ глаза его юныхъ подчиненныхъ, но который съ свой стороны, чуть замѣтно сморщившись и тутъ же низко наклонясь къ лицу своей дамы, прошелъ какъ бы не видя ихъ. Московскіе жень-премьеры отыскали себѣ также дамъ въ числѣ московскихъ помѣщицъ-сосѣдокъ, попавшихъ въ почетный легіонъ гостей ея сіятельства, и хохотъ «Сеньки,» шедшаго рядомъ съ какою-то хорошенькою блондинкой, уже гремѣлъ на всю залу… Графъ Анисьевъ, со своимъ иконостасомъ крестовъ изъ-за каждой пуговицы флигель-адъютантскаго мундира, велъ хохочущую Женни не то небрежно, не то внимательно слушая ея торопливыя рѣчи, и угадывая въ то же время по выраженію особаго любопытства въ обращавшихся на него со всѣхъ сторонъ взглядахъ что поводъ пріѣзда его въ Сицкое не былъ тайною даже для этого мелкаго, невѣдомаго ему уѣзднаго общества….

Гости размѣстились въ первыхъ рядахъ креселъ. Въ одной изъ двухъ ложъ театра, расположенныхъ по обѣимъ сторонамъ пространства занимаемаго оркестромъ, усѣлись князекъ и mister Ноксъ съ англійскимъ томикомъ Шекспира въ рукѣ, по которому готовился слѣдить за представленіемъ. Въ другую ложу ушла madame Crébillon, съ тайнымъ намѣреніемъ «faire un petit bout de sieste» въ темномъ углу ея…

— Прекрасный театръ, — лучше чѣмъ у меня! Еще старикъ князь строилъ, знаю! Вкуса много имѣлъ! пѣлъ акаѳистомъ графъ подъ тактъ заливавшагося полонеза, не садясь еще и одобрительно озираясь кругомъ.

Княгиня Аглая блаженно улыбалась.

— И какъ это удачно cette vraie draperie du portail, говорила ей въ свою очередь графиня Воротынцева, занимая мѣсто рядомъ съ графомъ и усаживая подлѣ себя Софью Ивановну, — мягко, элегантно и богато на взглядъ…

Вмѣсто писанной по полотну драпировки, какъ это обыкновенно водится въ театрахъ, порталъ сцены задрапированъ былъ, по мысли Ашанина, отъ самаго потолка настоящею пунцовою шерстяною матеріей, отороченною длинною бахрамой и перехваченною въ подлежащихъ мѣстахъ толстымъ, витымъ пополамъ съ золотомъ, пунцовымъ же снуромъ съ огромными на концахъ его кистями. Передній занавѣсъ былъ сдѣланъ изъ той же матеріи на сборкахъ и подбирался какъ стора на снуркахъ. За нимъ былъ уже другой, писанный занавѣсъ (изображавшій домъ въ Сицкомъ со стороны сада), который предназначенъ былъ къ опусканію послѣ сценъ Гамлета за которыми слѣдуетъ перемѣна декорацій. Матерчатый занавѣсъ долженъ былъ опускаться по окончаніи каждаго акта.

— Лишняя роскошь! откидывая вѣеромъ ладони отозвался графъ на похвальный отзывъ графини Воротынцевой.

Княгиня Аглая съ самодовольно лукавою улыбкой подмигнула ему глазкомъ.

— Это у меня потомъ все на мебель во флигеля пойдетъ, сообщила она ему какъ бы по секрету, наклоняясь къ уху его.

— Разчетъ, это хорошо! И щеки старца запрыгали отъ веселаго смѣха. — Отца зналъ! Разчетомъ милліоны нажилъ!.. И дочь такая же! промолвилъ онъ уже съ тѣмъ особымъ оттѣнкомъ добродушія, благодаря которому не было возможности на него сердиться, и онъ съ своей стороны имѣлъ возможность говорить людямъ всегда все что ему хотѣлось….

Словно гранату взорвало предъ нашей княгиней… Опять, опять, — третій разъ со вчерашняго вечера, — объ этихъ несчастныхъ Раскаталовскихъ милліонахъ!.. «И дочь такая же… Она, княгиня Шастунова, она — „такая же?…“ О это ужасно, этого перенести нельзя!. „А этотъ старый шутъ какъ ни въ чемъ не бывало.

И злополучная хозяйка, злобно кусая себѣ губы, словно вся ушла въ свое кресло, безмолвная и глухая на все что двигалось кругомъ ея…..

А по той сторонѣ занавѣса, на сценѣ, лихорадочно волнуясь, режиссеръ, уже съ крупными каплями пота на лбу и пересохшими губами, то быстро перебѣгая отъ одного лица къ другому, то внезапно пятясь ступнями назадъ чтобы лучше судить объ общей картинѣ, устанавливалъ актеровъ участвовавшихъ въ первомъ явленіи Гамлета. Какъ уже извѣстно нашему читателю, открывающая драму Шекспира сцена появленія Тѣни на террасѣ Эльсинорскаго дворца попала въ число урѣзокъ предложенныхъ княземъ Ларіономъ, и представленіе начиналось прямо со сцены во дворцѣ. На двухъ поставленныхъ на возвышеніе съ высокими вырѣзными спинками готическихъ креслахъ, по лѣвую руку отъ зрителя, возсѣдали теперь рядомъ король-Зяблинъ, и королева-Надежда Ѳедоровна въ брилліантовой діадемѣ на головѣ и шитой золотомъ бѣлой атласной юпкѣ подъ такою же расшитою по зеленому бархату traine, въ которой представала на куртаги въ нѣмецкой резиденціи русская посланница Fürstin Aglaia von Schastunof. Глаза перезрѣлой дѣвы горѣли необычнымъ имъ блескомъ надъ подрумяненными щеками; «все кончено, и мнѣ все равно», казалось, говорило не то презрительное, не то смиренное выраженіе ея поджатыхъ губъ. (Предъ нею только что мелькнула въ дальней кулисѣ высокая фигура Ашанина, тщательно, съ своей стороны, избѣгавшаго попасть ей на глаза)… Четыре хорошенькіе мальчики-пажи (сыновья и племянники «образованной окружной») въ голубыхъ колетахъ, поставленные попарно по обѣимъ сторонамъ королевской четы, держали на рукахъ ихъ длинныя, тяжелыя бархатныя мантіи. За ними, растянутыя полукругомъ къ глубинѣ сцены, стояли, съ «образованною окружной» во главѣ, Eulampe и остальныя пулярки въ вырѣзныхъ лифахъ и длиннохвостыхъ, разноцвѣтныхъ платьяхъ, изображая собою придворныхъ дамъ. Полукругъ замыкали Полоній съ сыномъ, а за дамами какъ бы фонъ картины составляла кучка «придворныхъ», состоявшая изъ Вальковскаго, Мауса, Шигарева, Духонина съ Факирскимъ и случайнаго новобранца, Толи Карнаухова…. Вся правая сторона сцены оставлена была свободною для Гамлета, одиноко погруженнаго въ свою печаль во все продолженіе вступительной рѣчи короля и послѣдующаго разговора его съ Лаэртомъ.