Болеслав Маркевич - Четверть века назад. Часть 1

— Позвольте, сударыня, попросить васъ сомкнуться немножко, суетился режиссеръ, — чтобы просвѣтовъ поменьше было: не эффектно!.. А вы, господа, напротивъ, пошире маленечко…. Да посвободнѣе, посвободнѣе позы-съ!.. Тутъ бы-съ на первомъ планѣ, у кресла королевы….

— Чего тамъ тебѣ еще? рявкнулъ изъ кучки Вальковскій, подмываемый нетерпѣніемъ начать скорѣе.

— Да кого-нибудь изъ дамъ нужно бы…

— Ольгу поставьте, Ольгу Акулину, закричала Eulampe, — у нея настоящій, отъ княгини, придворный, шитый хвостъ…

— Да гдѣ же онѣ-съ, я ихъ не вижу? спрашивалъ торопливо режиссеръ, обѣгая кругомъ глазами…

— Она съ нами одѣвалась… Она вышла съ нами… Ольга, Ольга! заголосили разомъ всѣ пулярки…

— Стрекоза! фыркнулъ опять Вальковскій, не смущаясь сосѣдствомъ Акулина, отца этой «стрекозы».

Режиссеръ прянулъ за кулису…

Несмотря на рѣшительный отказъ ея утромъ участвовать въ свитѣ королевы, Ольга Елпидифоровна послѣ разговора своего съ графомъ Анисьевымъ возгорѣла вдругъ самымъ пылкимъ желаніемъ, не дожидаясь завтрашняго торжества своего «какъ пѣвицы», показать себя ему сегодня же со стороны красоты, и притомъ «въ придворномъ шлейфѣ», — такъ, мечтала она, «какая я буду когда меня за голосъ ко двору»… Костюмъ же былъ давно готовъ, перешитъ и прилаженъ на нее изъ другой бывшей traоne de cour княгини Аглаи Константиновны, щедро отворившей на этотъ случай домочадицамъ своимъ тяжелые кованые сундуки хранившіе безчисленные ея уборы…. Ольга облеклась въ это темнолиловое съ золотомъ, обшитое кружевами, бархатное платье, изъ котораго свободно и высоко выступали ея круглыя плечи, приколола къ темнымъ волосамъ брилліантовую бабочку взятую ею у княжны Лины, и съ глубокимъ внутреннимъ восхищеніемъ улыбнувшись себѣ въ этомъ пышномъ нарядѣ въ зеркало, вышла изъ уборной вслѣдъ за пулярками.

Тяжесть бархатнаго шлейфа, который вмѣсто того чтобы взять его на руку она тянула за собою по корридору, безпрестанно оборачиваясь на него съ ребяческимъ наслажденіемъ, замедляля ея шаги. Ея подруги строились уже на сценѣ когда она еще подходила къ обитой ковромъ лѣсенкѣ, которая вела за кулисы.

Она подобрала свой хвостъ, и обремененная имъ, медленно и неловко ворочаясь, стала взбираться по довольно крутымъ ступенькамъ…

Кто-то сверху протянулъ ей руку въ бѣлой перчаткѣ.

Она не глядя уцѣпилась за нее, и поднялась.

— Merci! сказала она машинально, машинально подняла вѣки

Предъ нею стоялъ Ашанинъ, сіяя страстнымъ огнемъ устремленныхъ на нее глазъ, и красивый какъ молодый богъ.

Такимъ показался онъ ей въ этихъ яркихъ цвѣтахъ, подъ этою мантіей, этими складками необычной, фантастической одежды… Это было что-то внезапное, непредвидѣнное и волшебное, чему она противустоять была не въ силахъ.

— Ахъ, какъ вы хороши! воскликнула она, всплеснувъ руками, и восторженно глядя ему въ лицо.

— Что ты со мной дѣлаешь! едва могъ его языкъ проговорить въ свою очередь, — его била лихорадка… — Что ты со мной дѣлаешь! сказалъ онъ еще разъ, наклоняясь къ самому ея лицу, и жаднымъ движеніемъ ухватывая ея руку…

— Ольга Елпидифоровна, пожалуйте скорѣе, пожалуйте летѣлъ къ ней съ этимъ крикомъ на встрѣчу режиссеръ, чуть не сбивъ съ ногъ ламповщика попавшагося ему на встрѣчу.

Она вырвалась, и побѣжала на сцену…

Гундуровъ тѣмъ временемъ, все съ тѣмъ же нервнымъ помаргиваніемъ вѣкъ и сосредоточеннымъ выраженіемъ лица, разгуливалъ по оставленному для него, свободному пространству сцены. Такъ же тоскливо было у него на душѣ, но эта тоска какъ бы все выше и выше подымалась теперь, выливаясь изъ рамокъ его личныхъ ощущеній. Она какъ бы владѣла имъ теперь безо всякой субъективной причины, безо всякаго положительнаго довода, а какъ бы произвольно избравъ его сосудомъ изъ котораго должна была изливаться она. Онъ испытывалъ ея муку, и словно припомнить не могъ откуда налетѣла она въ его душу, какъ не помнитъ расходившаяся волна того вѣтра что наканунѣ поднялъ ее изъ глуби моря… То что предстояло ему теперь, сейчасъ, эта безконечная, безнадежная скорбь человѣка-Гамлета, это была его скорбь, онъ уже не могъ отдѣлить ея отъ того чего-то особеннаго, лично ему принадлежавшаго, изъ котораго изошла она… Тотъ, болѣе дѣйствительный, чувствовалъ онъ, чѣмъ сама дѣйствительность, міръ правды искусства захватывалъ и уносилъ его… Сквозь занавѣсъ, отдѣлявшій его отъ этихъ «людей собравшихся глазѣть на него», доносились сквозь звуки музыки назойливое жужжаніе ихъ «пустыхъ рѣчей», ихъ «безсмысленный смѣхъ»…. и все выше, выше подымалось въ немъ надъ этою «людскою толпой» чувство той «человѣческой», безконечной скорби въ правдѣ искусства. И ничего кромѣ этого чувства будто и не существовало никогда въ его душѣ…

читалъ онъ безсознательно громко изъ своего знаменитаго монолога, самъ какъ бы летя на крыльяхъ этихъ выговариваемыхъ имъ словъ.

— Полнехонько-съ! съ веселою улыбочкой и тѣмъ особымъ шепотомъ которымъ говорятъ за кулисами, обратился къ нему декораторъ, стоявшій рядомъ съ занавѣщикомъ у перваго плана, откуда сквозь узкій просвѣтъ между занавѣсомъ и порталомъ видна ему была зала.

Гундуровъ почти злобно взглянулъ на него. «Къ чему эти нелѣпыя слова?» какъ бы сказало что-то внутри его…

— Гамлетъ, на ваше мѣсто, пожалуйте! сказалъ подбѣгая къ нему режиссеръ, покончившій съ установкой Ольги Елпидифоровны съ ея «придворнымъ хвостомъ» у кресла королевы.

Сергѣй занялъ свое мѣсто, скрестилъ руки, все также безсознательно, высокомѣрно и горько улыбаясь…

Режиссеръ торопливо попятился опять назадъ ступнями, окидывая теперь взглядомъ весь ансамбль скомпонованной имъ картины, и одобрительно качнулъ головой подъ заключительный тактъ тутъ же смолкнувшаго полонеза…

— Готовомъ? спросилъ онъ.

На всѣхъ лицахъ пробѣжало нервное движеніе, — то невольное и неизбѣжное движеніе страха, испытываемаго даже ветеранами сцены предъ торжественною минутой поднятія занавѣса. Никто не отвѣтилъ…

Отвѣта и не ожидалось. Режиссеръ подбѣжалъ къ занавѣсу, опущенному предъ самой будкой суфлера:

— Тутъ? прошепталъ онъ, нагинаясь къ самому полу, зная напередъ, что суфлеръ на мѣстѣ, но исполняя все по обычаю.

Занавѣсъ чуть-чуть заволновался, и изъ-подъ него выдвинулась на половину суфлерская книжка.

Режиссеръ еще разъ обернулся, къ актерамъ, медленно поднялъ и опустилъ затѣмъ голову и руки, какъ дѣлаютъ это запѣвалы военныхъ пѣсенниковъ, и на цыпочкахъ выбѣжалъ въ кулису…