Петр Краснов - Атаман Платов (сборник)

Мигом явились факелы, их зажгли, и длинная процессия двинулась к собранию. Было адски темно. Факелы причудливо освещали сад – селение, дома, выглядывавшие из-за зелени, и группу казаков, ведшую сапера под руки.

С пением песен дошли мы до собрания. Там все стали перед портретом генерала Слепцова, писанном во весь рост. Он был изображен верхом на лошади, падающим от смертельного ранения. Факелы, конечно, в дом не внесли, – можно было испортить новую побелку, а ограничились свечами.

Все поснимали шапки. Мелихов произнес тост за Слепцова, грянуло громкое ура и казаки запели свою песню. Это было не пение. Это был клекот горных орлов, боевые клики богатырей, шум сечи, могучий рев всепобеждающего весеннего потока…

Я хотел было тоже сказать слово, но почувствовал, что после этой песни слова не будут звучать, лучше промолчать. Минута была действительно торжественная. Казаки не шуточно приветствовали своего бывшего командира. Будто молились ему. Все шутки и смех замолкли.

Пропев свою полковую песню, казаки грянули: Боже, царя храни! Все стояли на вытяжку. Гимн повторили три раза. Молча и торжественно вышли из собрания и также молча двинулись по улице.

– Что нюни распустили, – крикнул неугомонный Мелихов. – А ну-ка разбудите дивчат, хлопцы… Любимую!

И хлопцы грянули… Но что за песня! Сперва я думал, что это казак вскочил на дикую лошадь и объезжает ее… Пели каким-то речитативом, отчеканивая каждое слово. Гремел бубен, звенели тарелки.

– Она его носит, чуть с себя не сбросит! – отчеканивали одни, а другие подхватили веселым напевом: «А ён догадался, руками хватался…» Грянул бубен, выдерживая паузу, и вдруг запевало отчетливо повел следующий куплет: «Как за… одною, а за… другою!» – Веселый хохот смешался с пением.

Вот так песенка, – подумал я, – именно, что для дивчат… И как дамы позволяют петь такую песню, где каждое слово отборный цинизм?

– Нравится? – спросил хохоча во все горло Мелихов.

– Да, уж песенка, – мог только проговорить я.

– Наши бабы любят ее, – кричал Мелихов. – Как услышат, так окна и отворяют, будь хоть ночь-полночь… Смотрите! Разве не правда?

Действительно, одно окно осторожно отворилось прячущейся женской рукой. В это время грянули такие слова, что даже у нас дух захватило. Окошко сперва захлопнулось, потом дрогнуло и опять приоткрылось. Эту песню пели до самого дома. Дальше был сумбур. Как я лег спать, не помню. Рано утром я проснулся или, вернее, был разбужен. Нужно было ехать домой. Есаул Филипов с младшим офицером, с конвоем из песенников, все в конном строю, проводили меня верст за пять от Хан-Кенды. Там он скомандовал остановку, выпили вина на дорожку и расстались.

Я был удивлен и восхищен любезностью казаков. Что это? Делал ли это Филипов по своей инициативе или по приказу командира? Как бы ни было, а они оказали мне большую честь своим приемом. Я и отнес эту честь не к себе лично, а как к посланцу от сапер. Казаки чествовали не меня, а всю нашу часть. К своему удивлению я не был пьян. Только легкий шум стоял в голове. Не задерживаясь в Ходжалах, я прямо поспешил в Агдам.

В Агдаме соорудили из двух офицерских палаток походную церковь и старательно ее украшали. Это была работа нового фельдфебеля Симонова. Не знаю, как было бы при бывшем фельдфебеле, из поляков, который бежал в Америку, а при Симонове дело сильно походило на прежнее время. Солдаты сразу подтянулись и стали много смирнее и выдержаннее.

Неделя говения прошла чинно, по-уставному, а заутреня так и торжественно. Священник служил хорошо. Все христианское население явилось к светлой заутрене. Мы устроили саперный салют, каждый выстрел из двух пироксилиновых шашек. Пальба ничем не отличалась от пушечной. Князь Гурамов подвесил шашки на воздух, чтобы было звучнее, и салют удался на славу. Разговлялись в собрании, все вместе.

Было бы еще торжественнее и осмысленнее, если бы все перед тем постили. Я вообще не могу понять, почему начальство следит за тем, чтобы каждый говел ежегодно, исповедывался бы и причащался, а не следит за тем, чтобы соблюдали посты. Было бы только логичным потребовать поститься и от офицеров. А то все у нас выходит как-то наполовину. Не горячее, не холодное, а противное теплое.

Раз наша религия является у нас господствующей, и ни один русский не имеет права переменить ее, то и соблюдай строго все предписания и уставы церковные. Соблюдать же только одну формальную сторону не годится, неискренно и не по чести.

Ведь мы клянемся защищать Веру, Царя и Отечество. А далеко ли от одного нарушения до другого? Тут начальство просмотрело и допустило сильную ошибку, относясь халатно и формально к исполнению религиозных требований… Первый шаг, – а там подчиненные пошли и еще дальше, не только против веры, но и против Царя… а потом дойдут и до отрицания отечества.

Наши казачьи офицеры небось соблюдали посты, не считали возможным выделиться из массы казаков. Не посмели нарушить обычай. А что скажем мы солдату, если он спросит: почему вы не поститесь? Неловко и неразумно. Вопрос за вопросом, могут возникнуть сомнения и дальше. Не поститесь, значит, не верите. Значит и в Бога не верите? Если нет Бога, то значит и власть не от Бога?.. Значит можно не повиноваться и Царю?.. Такие диспуты уже возгорелись в офицерской среде, и недалек тот час, когда они перекинутся в солдатскую массу.

Не раз я уже слышал, как наши революционеры начинали спорить на эти темы. Всегда у них выходило, что Бога нет, что религия служит лишь средством подчинять глупых умным. Нет Бога, – не нужен Царь. Не нужно даже отечество…

Сквозь их лепет выглядывает уродливый лик интернационала. Свобода маленьких государств… Разрушение больших и сильных… Вон бежавший фельдфебель мечтал о свободной Польше. Князь Вачнадзе с пеной у рта говорил о свободе Грузии. Другие идут у них на поводу и не замечают, что князь, отрицая государственность России, мечтает о государственности отдельной маленькой Грузии. Ведь очевидное противоречие и натяжка… И подлый обман…

Вопят о равноправии евреев, а не понимают того, что если теперь наша сила, то при равноправии эта сила легко может перейти к евреям. Вон в прессе и адвокатуре они равноправны, и вся пресса, да три четверти адвокатуры уже в их руках. Мы, значит, будем сидеть на земле, да в войсках, а евреи будут править нами. Ведь еще одна отрасль тоже в их руках… И какая – банки и биржа!

Примерно так же думали и другие монархисты. Все чаще мы осуждали деятельность Вачнадзе и его приспешников. Из других рот шла молва о прямо вредном влиянии Белкова, Зиневича, Святского, Зайцева. Наконец, мы не выдержали и пошли к Киселеву.