Моисей Винокур - Голаны

Кто подаст и приберет в доме скорбящих?!...

... Впереди процессии шел офицер высокого звания частей раввината.

Шестеро однополчан, равных в звании старшему сержанту Биньямину Хамами, несли прямоугольный ящик, покрытый флагом с шестиконечной звездой.

Следом, с прижатыми к телу карабинами, штыками вверх, топали ребята почетного караула.

Вот и Саадия, поддерживаемый первородным сыном, прошел пасть кладбищенских ворот в конце улицы Яаков.

Идут, идут евреи проводить в последний путь пацана-соплеменника.

Смотри и слушай, Израиль!

И только седая девочка Аюни повисла на руках соседок и стонала:

- Яавэ-эли... Яавэли...

СНЕГ

Приказ по фронту, запрещающий движение транспорта в темное время суток, загнал нас на ночлег в автобазу Заарани.

Шли под грузом отечественных танков на Бейрут, обкатать экипажи, не участвовавшие в боях.

Колонна, поделенная на оперативные тройки-сандвичи (бронетранспортер-тягач-бронетранспортер) месила снег приморского шоссе на пониженной скорости, опасаясь юза.

Пустая дорога вычищена на многие километры патрулем авангарда. Он сметал встречный транспорт на обочину, а ливанские колымаги разворачивали в обратном направлении и гнали перед собой до ближайшего перекрестка.

Там их быстро шмонали, нет ли оружия, и оставляли под надзор военной полиции. С теми не заартачишься. Вертолеты прикрытия исключали капризы.

На исходе дня парковались на обнесенной кольцами "концертины" плошадке автобата шиитского городка Заарани.

Танкисты в дополнение к обычной охране выставили часовых у башенных пулеметов, а шоферы, заперев на ключ дверцы кабин, разбрелись по жарко натопленным палаткам. День кончился. Восьмой месяц ливанского похода.

Так уж случилось в тот вечер, что вся славянская жидовня - Марьян Павловский, Иоська Мильштейн, Иегошуа Пеккер, Элька Гринберг, Нати Шерф, Семка Домениц и я - расшвыряли походный наш скарб под двойной крышей американской арктической палатки.

Сдвинули койки вокруг трубы керосиновой печки, приспособили одну вместо стола, и началась "поножовщина".

Рвали марочные купоны с пробок литровых флаконов "Смирновской", и чистейшая в мире водка пошла по кругу - по кружкам, по глоткам.

Пили не по-советски, не в заглот, дежуря волчьим глазом за рукой на бутылке, а по-людски, с "ле-хаим" и непременными уговорами: "Выпей, брат, все будет в порядке!"

Брат тут же соглашался, выпивал и настаивал на том, чтобы порядок непременно соблюдался, и ему никто не перечил, а всячески уверяли, что выпить с мороза - это и есть порядок, и мы не мальчишки, а "первосвященники" среди шоферни.

Коэны, а не фраера! И не мануфактурой груженные стоим, а танками "Меркава", и вот выпей и загрызи и не говори про снег, потому что снег - это и есть порядок, и я уехал из России потому, что там было слишком много снега, и от снега из души моей выпала матка...

- У меня язва.

- Это не от снега...

- А от чего?

- Не от снега...

- Так от чего?

- Ты уже старый лох, Марьян, и ты пьешь тайманский кофе с тайманцами и жрешь холодную тушенку в одиночку. В твоих польских кишках бардак, и это тебе вылезает боком!

Павловский не желает слушать мои упреки. Отвернул рожу и смотрит, как Йоська Мильштейн, скинув ботинки, лечит "Смирновской" грибки на ногах.

Чудеса.

Спиртные напитки и человеческая жизнь в Ливане 1983 года шли по себестоимости. Без навара.

Почти задарма.

Крупный загул наш влетел во всеобщую попойку.

Заходили бедняги-часовые "уколоться", не присаживаясь, вылавливая мерзлыми пальцами трупики сардин в янтарном масле греческих консервов.

Ремонтники - черная кость армии - пили молча, не кайфа ради, а на согрев. Они-то знали, что быть такого не может, чтобы какой-нибудь долбоеб не попортил военной техники. Такого просто не может быть...

Комроты "Алеф" танков "Меркава".

Погоны майора. Альпийский комбинезон развален до пупа. На шее рябая тряпка арабского платка - куфии...

- Ебнешь?

- Давай.

Плохо пьет майор. Не в коня корм. Мизинец держал на отлете, а потом шмыг из палатки, и слышим - отдает...

- Кус март абук! - бормочет танкист проклятие по-арабски. - Я заряжающим у него в экипаже.

- Положи на него! - советует заряжале Иегошуа Пеккер, старший по возрасту в батальоне военных семитрейлеров. - Мой сын тоже танкист.

- Где?

- Бахамдун. Над Бейрутом.

- Знаю, - врет мальчишка-заряжало и прячет глаза.

- Ничего ты не знаешь, дурак! - рычит Иегошуа и прикрывается ладонью как от солнца. - Отец твой сейчас все знает. И я не завидую твоему отцу.

- Слезь ты с его папашки, - уговаривает Семка пьяного Иегошуа. - Дай пацану спокойно пожрать.

- Ничего, ничего он не знает.

Иегошуа плачет, спрятав лицо в ладони. Элька Гринберг потрошит пачку американских сигарет одну за другой. Ломает мундштук-фильтр, ссыпая табак в горку. Одну за другой...

Для нас не секрет, как уссыкается от страха Иегошуа Пеккер за своего Бузи - единственного сынишку.

Так бы и угробил нам попойку, старый черт, со своим Бузи, не ввались в палатку Гоп-со-смыком.

Перед нами стоял великан, обутый в резиновые ботинки на воздушной подушке (спасение в грязь и в снег), черный лапсердак хаббадника, перепоясанный плетеным шнуром, бронежилет поверх нелепого пальтишки, а на голове - умора - ондатровая рыжая шапка клапанами вниз!

Ох и насмешил нас дядька! Ох и боевой мужик!

- Русский! Наш! - визжит Семка и уступает великану место на койке. Падлюга! Змей залетный! Падай к нам - не пропадешь!

- Рав Элиэзер Блюм, - представился вошедший.

- Забожись, - требует Иоська Мильштейн и смотрит на Марьяна.

С гонором напарник у Иоськи Мильштейна. Крутой. Зря бакланить не позволит. Осек Иоську взглядом - как ошпарил.

Рав снял шапку. Сказал всем "шалом". Присел на край койки и улыбнулся. Разом став похожим на человека.

- Подарки привез я вам, евреи, от Великого рава. От самого Менахема Шнеерсона - Любавического ребе. Водителям войска Израиля - молитву перед дорогой!

- Выпей с нами, брат Элиэзер, - просим мы придурковатого хаббадника. Обогрейся, переночевать у нас оставайся. Подарки утром раздашь. Не горит.

К полуночи утихла палатка.

Гудела печь, раскаленная тонкой струйкой керосина.

Застегнулись в мешки мои сослуживцы, сморенные водкой и хроническим недосыпом.

Лучи прожекторов с бронированных вышек шарили по колючке периметра, и ботинки часовых топтали снег до рассвета...

Столпились в палатке-синагоге на утренней молитве. Шоферюги всех мастей и классов молились Б-гу перед дальней дорогой. Псалмы Давида, царя-бойца, читал рав Элиэзер Блюм. Перед дальней дорогой...

- ... Против Амалека вышли сыны Господни! На святое дело! - вспоминал я полночный шепот Элиэзера. - В памяти поколений жить будем! В истории еврейского народа.