Людмила Бубнова - Стрела Голявкина

Слышал я, будто Коринец тебя прогнал из своего дома. Так по крайней мере он говорил Г. Семенову. Если это так - что сказать о Коринце? Нечего. Аминь.

Сказать тебе, чем я занимаюсь? Шляюсь по окрестным полям и думаю, как бы получше написать как я был в Грассе на вилле И. А. Бунина, захватить попутно Ниццу, Монако, дом Марка Шагала, Марсель, Арль с цыганками и корридой. И устрицы, которые я ел с князьями. И старого солдата белой гвардии, моющего по вечерам рюмки в кафе в Сан-Рафаэле.

Вот и все.

Еще раз в последних строках моего письма поздравляю тебя с книжкой. И тираж хороший. И с портретом. Зря только ты на обложке смеешься. Тебе надо быть мрачным. Так снимайся впредь для печати - мрачным или по крайней мере задумчивым, печальным, всепонимающим, скорбящим.

Будь здоров, обнимаю и все такое.

Ю. Казаков".

12

А вот рассказать о Юрии Коринце я могу.

Когда Голявкин окончил Академию художеств, по распределению ему предстояло ехать в город Орджоникидзе (Владикавказ) в качестве художника-сценографа в театр. Но в ленинградском Детгизе у него к тому времени вышли в свет две книжки с его собственными иллюстрациями и был договор на следующую. Таким образом он сам нашел себе работу вполне по профилю. Однако жить в Ленинграде было негде, академическое общежитие пришла пора освободить. Случайно ему удалось снять комнату в Лисьем Носе, и началось паломничество к Голявкину старых и новых знакомых из Ленинграда, из Москвы.

Однажды приехал Юрий Коринец. С Голявкиным они подружились во время учебы в художественном училище в Ташкенте. У него была непростая биография. Он неохотно рассказывал о том, как в детстве очутился в Гянже, хотя родился в Москве. Как угадывалось, родители его были фанатичными коммунистами. Отец в тридцатые годы находился на дипломатической работе, потом был репрессирован. А Гянжа стала местом Юриной ссылки. Он пробыл там всю войну.

Голявкин, как только поселился в Лисьем Носе, вскопал на одичавшем уже земельном участке две грядки и посадил огурцы. Самое интересное - они выросли.

И вот мы с Юрой сидим на ступеньках крылечка на солнышке, а Голявкин ходит мимо нас и поливает свои огурцы. Угощает нас спелыми пупырчатыми плодами и снова громыхает серебристыми оцинкованными ведрами, достает воду из колодца, что прямо напротив крыльца.

Мы хрустим огурцами и читаем первую Юрину поэтическую книжку "Подслушанный разговор".

...У окошка мы сидим

И глядим наружу.

Шепчут листья: "Улетим!"

А ныряют в лужу.

Мне нравится "Листопад", печальные и поэтичные строки. Юре нравится, что мне нравится. Он смеется.

Он удивительно подвижный и доброжелательный, обо всем обстоятельно рассуждает и, как мне представляется, мудро.

Юра говорит:

- Видишь ли, Витя, с твоими гениальными рассказами тебе здесь торчать бесполезно, здесь тебе ходу не дадут. Надо переезжать в Москву. Там атмосфера живее, люди интереснее.

- Где мы там жить будем? Нам и здесь-то жить негде. А там что? говорит Голявкин.

Я говорю банальность:

- А говорят, талант везде пробьется.

- Кто это вам сказал? - говорит Юра. - Падет, как осенняя муха. Много их пропадает...

- Как осенние листья, - поправляю я. - "Шепчут листья: "Улетим!" А ныряют в лужу".

Ему понравилось, что символика его слов неожиданно пригодилась. Юра довольно улыбается.

- Здесь, Витя, ты будешь вечно прозябать. Тебе надо попасть в обойму. Есть более-менее устойчивая группа писателей - всегда на виду, на слуху.

- Мне сейчас некогда. У меня договор. Пора книгу в издательство сдавать, - говорит Голявкин.

- Я понимаю, - говорит Юра. - Ты все же почаще езди в Москву. Надо над этим думать...

Голявкину стало завидно, что я процитировала Юрино стихотворение. Оба же писатели, черт возьми! В ответ он прочитал отрывок из своего рассказа "Странное письмо". Решил, что к случаю подходит.

- Чайники, сковородки, лестницы, полотенца кладите в угол на радость всем. В обратном порядке вытаскивайте из угла. Лейте из леек в угол воду, вбивайте гвозди без промедленья и не морочьте мне голову...

Конечно, Голявкин приехал в Москву, встретился с Коринцом и они отправились в ЦДЛ. Вот тут-то Коринец и предпринял давно задуманную акцию: познакомить московских корифеев с гениальным ленинградцем Голявкиным. Надо же было когда-то вывести гения в люди.

Милый, добрый, щедрый Юра Коринец заказал на свои деньги хорошо накрытый большой стол, чтоб всем московским писателям, прохлаждавшимся в ЦДЛ, хватило места.

Официантки постарались на славу. Что только не было выставлено на стол! Красная и черная икра, розовая семга и белорыбица. Шашлык и бастурма. Разных сортов виноград и другие фрукты холмами возвышались в высоких вазах над хрусткой крахмальной скатертью. Водочка, коньячок и натуральная минеральная водичка "Боржоми".

Всех знаменитых позвали угощаться. Юрий Иосифович Коринец радостно поднялся во главе стола с наполненной рюмкой в руке. Сейчас он расскажет всем про замечательного, талантливого ленинградского писателя, которого стоит радушно принять в свои сплоченные ряды.

Тут обнаружилось: Голявкин куда-то делся. Ушел, не дождавшись представления.

Его искали, но не нашли.

Великолепный замысел был сорван...

Всю жизнь у Голявкина мода - уходить в самый нужный момент. Возможно, он чего-то боялся? Может, чувствовал себя будто под прицелом?

Когда позже мне пришлось многое взять на себя, я чувствовала себя именно так: скрытая недоброжелательность со всех сторон, всегдашняя корпоративность, не впускавшая остальных. И всегда в "остальных" остаешься.

Не за тем он, конечно, ехал в Москву, чтобы с помощью Коринца представляться. Но Юра ведь искренне желал добра. И рассердился на Голявкина не на шутку. Между ними произошла размолвка.

- Что же ты сбежал? - спросил Коринец на другой день.

- Я просто вышел, - ответил Голявкин.

- Ты ушел в самый неподходящий момент!

- В самый подходящий момент! - Голявкин рассмеялся.

- Что же ты смеешься? - злился Коринец.

- Потому что смешно.

Такой смех кого хочешь выведет из себя.

Коринец и прогнал его из своего дома.

13

Но москвичи все же очень трогательные, отзывчивые люди. Например, Юрий Нагибин пишет записку по поводу романа "Арфа и бокс":

"Дорогой Виктор! Роман гениален, но что мне с ним делать? Я убежден, что из него можно сделать первоклассное кино. Соваться ли мне с ним на "Мосфильм", или будут иные распоряжения? Звон я подыму, будь здоров, потому что, в самом деле, восхищен романом, но я хотел бы знать, какую реальную пользу могу принести. Напиши. Обнимаю. Юра".

Роман до сих пор не экранизирован. Будто автору до него нет дела. Не короткий рассказ, а длинная история неспокойной жизни. А вот в широкое дело его запустить - совсем другая история, которая могла бы состояться, но, увы...