Людмила Бубнова - Стрела Голявкина

- Голявкин был другом Николаева, я его еще лично не знал, но слышал про него: в одном же институте учились, - рассказывает Вашкевич. - Разговоры-то идут: кто что делает. Говорили, мол, такой гениальный парень в живописной мастерской... А Николаев позже портрет его знаменитый лепил...

7

- Витя, я продал две твои головы, - сказал скульптор Женя Николаев, большой красивый молодой мужик.

Он лепил портрет Голявкина в 1964 году. Во время сеанса так тщательно вглядывался в Голявкина, пронзал и обволакивал его взглядом, что Голявкину стало не по себе, он забеспокоился:

- Мне кажется, у меня лоб узкий...

Тогда забеспокоился Николаев, занервничал:

- Как это может быть? - Прощупал взглядом пропорции головы лепной и натуральной. - Нет, нет! Голова что надо! Как у римского патриция.

Одну голову, в граните, 50х40х40, приобрел Брянский областной художественный музей. Другая, в бронзе, - в Русском музее.

Я сама слышала: М. Аникушин говорил, что портрет писателя Голявкина одна из лучших работ Николаева.

8

О женах: первой, второй, старой, новой... На меня иногда накатывает странная мысль: выгнал бы меня, старую жену, из дома, выбросил за дверь. Так трудно подчас бывает держать на себе творческие своды и нести их по житейским рытвинам и ухабам.

Мне хочется найти в памяти случай и сделать его в своем повествовании метафорой, символом неудобного голявкинского характера.

И тут врывается телефонный звонок. Случай, который я искала в памяти, подвернулся сам собой.

Давно знакомая С. приехала из Подмосковья навестить своего сына, служащего моряком на военном корабле в Кронштадте.

Мое знакомство с С. длится еще с целины. В 1957 году всех нас, поступивших в университет, отправили в североказахстанские степи Кокчетавской области на уборку урожая. Статная, рослая, красивая девица с отделения журналистики филфака оживляла всякую компанию своим присутствием. Она была уже замужем, и мне, занятой работающей девчонке, ее раскованность казалась немного вульгарной. Ко мне вечно липли какие-то неполноценные, инфантильные ребята - чувствовали, что я их не унижу, не оскорблю. С. ни с кем не церемонилась - отшугнет, высмеет, прогонит и сама сядет рядом.

Я помню солнечный, ясный день на целине, когда мы с С. очутились у большого подсолнухового поля. Я срывала яркие желтые солнца и говорила про "Подсолнухи" Ван-Гога. С. спросила: кто это? "Любимый художник Голявкина". "А кто такой Голявкин?" Я рассказывала, она внимательно слушала.

Когда через некоторое время в Ленинграде пошла молва про Голявкина как писателя, С. разыскала адрес и время от времени приходила поболтать с ним, когда бывала в разводе с очередным мужем...

На этот раз она хотела показать своему младшему сыну живого классика Голявкина, старшему уже показывала в прошлом году.

- Вот он какой! - восторженно говорит С., представляя Голявкина своему сыну. - Мы тебе пива привезли. У вас в Питере стали делать очень вкусное пиво.

- Давай, - говорит Голявкин. Садится за стол и стакан за стаканом осушает все бутылки.

- Ты же мальчику ничего не оставил, - говорю я. - Как можно?

- А я не знал, что надо делиться, - говорит Голявкин и запихивает в рот кусок за куском.

- Ты разве голодный? Целый день ел и пил до отвала! Веди себя прилично! - пилю его я.

- Как это? - спрашивает Голявкин.

В этот момент наш сын приносит бутылку водки. Голявкин хватает ее и начинает глушить, ни на кого не глядя.

- Ты производишь пренеприятное впечатление! - говорю я, надеясь его остановить. - Какой пример ты подаешь ребятам?

- Не хочу никакого примера! - отвечает Голявкин.

- Посмотрите картины, книги, - отвлекаю я гостей от созерцания "классика", который продолжает забрасывать в свой бездонный рот все, что видит глаз.

- Что за картины? - спрашивает гость.

- Их гений написал! - поясняет С.

- Мазня какая-то.

- А ты продаешь картины? - спрашивает меня С.

- Не продаю. За них не дают настоящую цену.

- Не может быть!

- На прошлой неделе приходил миллионер из Америки, хотел купить задешево, - говорю я. - Мне стало обидно. Я поняла, что рынка нет, и он без наших картин уехал в Америку.

- Надо же! - говорит С. - Непонятно...

Гость уже закемарил, ему не до картин, не до книжек, которые показывает писатель. Ему ничего на свете не надо, лишь бы дали поспать.

- Я сейчас приготовлю постели, - тороплюсь я.

- Не надо, - говорит С. - Мы поедем к моей сестре, она нас ждет.

И они поехали на другой конец города в мороз и тьму.

- Почему ты так себя вел? - спрашиваю, проводив гостей. - Они увидели неприятного субъекта. Представь, какое впечатление о тебе останется у молодого человека!

- Пусть знают: классики еще и отвратительными бывают! - заявляет Голявкин.

- Ты не хочешь быть классиком?

- Ни за какие бутылки! - говорит Голявкин.

У меня больше нет слов. Я хочу, чтобы меня, старую жену, выкинули вон... Я не хочу зависеть от каждодневных изнурительных случайностей

с этим писателем!..

9

Одно время, с самого начала, Голявкин был наивно искренен в выражениях. Представьте: молодой "гений" прочитывает только что сочиненный стих в надежде на положительный (и никакой другой!) отзыв. И слышит: "Извини, старик, по-моему, это просто дерьмово". Понятно, как подействует на него такая откровенность. В итоге негатива вокруг Голявкина скапливалось столько, что невозможно стало куда-нибудь сдвинуться с общежитской койки без скандала.

Голявкин начал несколько придерживать язык: совсем перестал высказывать свое мнение по поводу всего не собственного (по отношению к собственным произведениям реакция его была однозначной, как у всех: гениально - и не иначе!). Скоро стало ясно, что отмалчиваться невозможно. Люди, пришедшие к тебе, смотрят сосущими глазами и, не услышав ответа, все равно продолжают его ждать.

Тактика изменилась, всякому читающему свое произведение Голявкин теперь говорил: "Хорошо, старик! Молодчина!" Жизнь становилась спокойнее. Получается вроде по Карнеги: улыбка и доброжелательность по отношению к клиенту делают деньги. Таким образом искренность изживает себя, все прикрывается лицемерием, никто никогда правды тебе не скажет - такова психология современного делового человечества.

Был в Москве знаменитый творец поэм и стихов на злобу дня Ж. Он скакал по всему свету, словно блоха, публично хвастался, что объездил 64 страны мира, в то время как всякий самостоятельный "шестидесятник" был попросту невыездным. Заносило его в Ленинград, завело и к Голявкину. Он высокомерно, тщеславно вытанцовывал перед ним свое превосходство.

Голявкин попросту съездил ему по шапке. Но оголтелых так просто не окоротишь: Ж. решил, что Голявкин завидует его славе.

Другой творец, Н., как-то в подпитии захотел раз и навсегда сбить Голявкина с ног: вызвал его во двор и наскакивал с кулаками. Голявкин уклонялся, и тот с размаху брякался в лужу, еще больше ожесточался, вскакивал и снова падал в грязь. Голявкину было весело, он от души смеялся над тем, как легко человек роняет себя...