Джон Фаулз - Дэниел Мартин

И тут случилось то, чего он никак не мог предвидеть, не мог и вообразить.

Уже совсем вблизи лагеря они заметили справа развалины храма, примерно ярдах в сорока от них. От здания осталась всего лишь груда обломков. Огромные обтесанные глыбы, основания дорических колонн, фрагменты резных карнизов и капителей, лиственный орнамент на камнях, расколотые волюты лежали тяжкой массой там, где, вероятно, и были свалены каким-нибудь землетрясением много веков назад. Но над песком, откуда-то из развалин, сочился к ним тихий жалобный звук: голос несчастья из глубин земного существования. Оба они невольно остановились, пораженные; потом Дэн, чуть ли не с раздражением, словно такое отвлечение внимания было для него сейчас оскорбительно, прошел туда, откуда доносился плач. Остановившись у первых камней, откатившихся от основной груды, он увидел, в чем дело.

Два мышастых щенка стояли у входа в темную щель среди нагромождения карнизов и обломков колонн, усеявших основание храма. Щенки были совсем маленькие, явно только начинающие ходить, слишком маленькие, чтобы знать страх: они Уставились на Дэна из своей норы и даже не попытались спрятаться, когда он сделал пару шагов по направлению к ним. Правда, скулить они перестали. Дэн оглянулся на Джейн. Она остановилась в нескольких футах позади него, чуть сбоку. Она тоже рассматривала щенков, засунув руки в карманы; казалось, ей неприятно стоять слишком близко к нему. Он сказал:

– Последние обитатели Пальмиры.

Джейн кивком указала куда-то налево от груды обломков и глухо произнесла:

– Там их мать стоит.

Дэн глянул в ту сторону. Ярдах в шестидесяти от них появилась грязная, серая с черным сука неопределенной породы; она молча следила за ними издали. Потом сделала несколько прыжков прочь и снова остановилась. Сука была ростом со среднюю борзую, тощая до предела, ребра торчали над вспухшими сосками, и выглядела она одновременно запуганной и злобной.

Глядя на щенков, Дэн сказал:

– Близко лучше не подходить.

Джейн не ответила.

Он оглянулся. Она повернулась к нему спиной, словно ей наскучило, и медленно шла по песку назад к дорожке, с которой они сошли. Он нагнал ее и пошел рядом.

– Вот бедняги.

Джейн качнула головой, тень улыбки мелькнула на губах, будто она хотела показать, что, несмотря на все происшедшее, не отказывается участвовать в этой небольшой сцене. Но голову она больше не поднимала, руки по-прежнему были засунуты глубоко в карманы пальто, а шла она так, словно готова каждую минуту остановиться, словно каждый ее шаг – последний. Дэн коснулся ее руки.

– Джейн?

Но она покачала головой: ничего не случилось. Они прошли еще несколько шагов. На этот раз он крепко взял ее за руку повыше локтя, заставив остановиться.

– Джейн!

Она опять покачала головой, будто отгоняя его. Но он взглянул на ее склоненное лицо и обнял за плечи. С минуту они стояли так, потом она медленно повернулась и уткнулась лицом ему в грудь. Это настолько не соответствовало его настроению, что он по-глупому опешил. Другая его рука чуть ли не боязливо погладила Джейн по спине. Он взглянул через усыпанное песком пространство туда, где стояла собака. Сука наконец-то решилась повести себя нормально, по-собачьи: она подняла морду, принюхиваясь. Дэн наклонился к Джейн.

– Скажи мне, что с тобой?

Но единственным ответом был ее судорожный вздох. Она по-прежнему стояла, держа руки в карманах, ничего не желая, ничего не давая, способная только плакать. Он обнял ее крепче, поцеловал в голову, но не пытался унять рыдания Она сдерживалась изо всех сил, и рыдания вырывались с трудом, как у ребенка. Ему вдруг пришло в голову, неизвестно почему, что боги порой принимают странные обличья, выбирают странное время и еще более странную погоду, чтобы явить истину; и он понял, что все, что он передумал и перечувствовал за последние три четверти часа, – всего лишь песок, прах.

За всеми ее грехами, ложными догмами, одержимостью, уклончивостью крылось, как крылось и прежде, глубокое и вовсе не интеллектуальное чувство естественной ориентации, подобное тому расплывчатому понятию, какое марксисты именуют совокупностью, целостным осознанием сути и феномена одновременно… загадочное чувство, которое он всегда воспринимал как ощущение того, что правильно. Но он воспринимал это чувство как нечто статичное и неизменное, возможно даже, осознанное, хотя и скрытое; на самом же деле оно всегда было живым, подвижным, меняющимся и трепещущим, даже способным резко изменить направление, как магнитная стрелка… оно так легко может быть искажено, отброшено за пределы истины воздействием ума, эмоций, обстоятельств, среды. И оно вовсе не означает, что Джейн способна смотреть глубже. В каком-то смысле это чувство должно ограничивать и затуманивать рациональное видение, провоцируя бесчисленные погрешности фактического выбора. Если следовать его подсказке, оно неминуемо приводит к конфликту с природой, с наименее тяжкими сторонами общественной жизни; а если противиться – порождает тревогу, шизофрению. Джейн просто чувствует глубже и постоянно теряется при необходимости сознательно выбрать путь, потому что в глубине ее подсознания живет неумолимое ощущение того, какой путь правилен. Человечество может полагать, что существуют два полюса; однако в географическом пространстве человеческого мозга, целостного человеческого «я» существует лишь один полюс, как моральный, так и магнитный, пусть даже расположен он в такой далекой арктической области, где никакой реальный мозг существовать не может.

Порыв ветра тряхнул сухой куст чертополоха, стоявший между ними и собакой, и, будто ветер принес с собой более сильный запах, сука как-то боком отскочила еще ярдов на двадцать назад, но снова остановилась, следя за людьми: двое двуногих превратились в одно, застыли в какой-нибудь сотне ярдов от нее. Наконец Джейн смогла выговорить:

– О, Дэн!

Он снова поцеловал ее в голову.

– Это пройдет. Пройдет.

Она все еще прятала лицо у него на груди, долго молчала. Потом снова послышался судорожный вздох, теперь, похоже, от отвращения к себе.

– Ты должен меня просто возненавидеть.

– Это тоже был бы симптом.

– Не понимаю, как ты меня терпишь.

– Ты меня смешишь.

– Как последняя невротичка.

– Не представляю, что говорит тебе это место. Что оно на самом деле для тебя означает.

– Оно вызывает такое чувство безнадежности. И эти щенята.

Дэн крепче прижал ее к себе.

– Тогда зачем ты бежишь от тепла? – Она покачала головой, не поднимая лица, мол, она сама не знает. – Это все наш идиотский одномерный век, Джейн. Все узурпировано светом дня… все наши инстинкты, все, чего мы сами в себе не понимаем. А ведь в нас столько же животного, сколько в этом несчастном создании, что сейчас наблюдает за нами. – Он теснее прижал ее голову к своей груди. – Сегодня ночью было так по-настоящему. Потом. Когда я просто обнял тебя. Когда ты просто была рядом.