Виталий Захаров - Раскаты

— Что с тобой, Варюшенька?

Это Алеша подошел неслышно, жарко коснулся губами шеи.

Варька вздрогнула и обернулась.

— Ничего… — Сунулась Алексею в грудь лицом и протяжно всхлипнула.

— Да что ты, Варюшенька? Что ты?

— Ничего, пройдет… Ну а дальше-то как, Алешенька?

— Что «как дальше»? Ты о чем?

— Жить-то как будем?

— Аа-а, вон ты о чем… — Лицо Алексея потускнело. Он мягко погладил ее плечо, устало отекшее. — Я тоже думал об этом, Варюшенька, не один ведь я теперь. Да ничего скорого не придумал… Поживем пока здесь, у Вани с Оней, ты потерпи немного, привыкай, а там видно будет. Сейчас мы с Ваней поедем в лесничество, поговорим с лесничим… Все хотел тебе сказать, да никак не подвертывалось: лесником я хочу попроситься на место отца. Построим новый кордон и разживемся потихоньку. Если ты, конечно, согласишься жить в лесу. Хотя… и в деревне можешь, она ж у тебя рядом… А у меня жизнь решенная, Варюшенька. Я ведь в лесу вырос и не представляю, где еще жить.

— А я тоже всегда представляла, что мы с тобой на кордоне станем жить… — Варька смутилась, словно призналась в чем запретном, подняла голову и взглянула непокорно. — Но тут я не останусь, Алеша. И в лесничество с вами пойду, и на кордон… ну, где строить будете. Хоть в шалаше станем жить, а тут не останусь. Ни за что. Не бросай тут меня одну, ладно?

— Что ты говоришь? Разве я могу тебя бросить?

На лице Алексея, почти всегда вдумчиво-ровном, мелькнуло то ли удивленье, то ли досада, но не сказал он ничего ни против, ни в согласье, а притянул ее к себе и поцеловал в волосы. И сделал это так, будто старше был намного, не старше даже — старее, что ли. А может, только показалось Варьке — за два дня он ни разу не целовал ее так отстраненно, с холодком. Но и к этому готова была Варька — упрямство в глазах ее не пригасло: все равно не останусь тут одна!

Умывались во дворе, под звякливым чугунным рукомойником, подвешенным на большой гвоздь к дощатой стенке сеней. Варька быстро сполоснула лицо и отошла со своим полотенцем в руках. Вытираясь, слышала неразборчиво, как плескались Алеша с Ваней, поочередно тычась в рукомойник, и глухо бормотали: Алеша — виновато, словно оправдываясь, а хозяин — явно недовольно, похоже было, что он хочет переубедить и чем-то упрямого гостя. Так они, видимо, и не сошлись, пошли в избу нахмуренные, чуть ли не злые. И опять Варька почувствовала себя виноватой здесь и чужой.

Но завтракали дружно, почти по-домашнему, кое-как впритирку уместившись за куцым столиком на двоих. Мужики, оба молчаливые и серьезные — суровые даже, как всамделишные лесники, — ели солидно и старательно, на весь день, и отрывались от мисок лишь за хлебом да за добавкой: хозяйка успела сварить пахучий мясной суп из щавеля. Варька губами отламывала хлебный мякиш, беззвучно отпивала из непривычно широкой деревянной ложки (дома у них были узкие «дуральки», как шутливо называл отец легкие дюралюминиевые ложки): есть хотелось до щеми в животе, но руки словно судорогой свело, и кусок в горло не шел. Лесничиха Оня, полная и круглая, легко каталась от стряпенной кути до стола, туда и обратно, подносила, доливала, откусывала и жевала на ходу и все посматривала на Варьку лукаво и понимающе, отчего та краснела и давилась того пуще. Неведомо, как вынесла бы она этот долгий невтерпеж завтрак, когда б не нашла себе отвлеченье: кот-мурлыка спрыгнул с печи («Мы тоже такого себе заведем, нет, получше, пушистого-пушистого…»); занавесочки на окнах колыхнулись розовенькие, куцые да запыленные («Я у себя белые-белые повешу, чистые-чистые, и во все окно цветастый запон, как у Макаровых…»); собака взлаяла во дворе («И мы обязательно свою заведем. Какой кордон без собаки?..»). Душой она была уже не здесь, а там, в своем безликом еще Доме, которого еще и в помине не было, и неизвестно — быть тому Дому или нет. Душа в ней отдельно жила, тешилась зыбкими, но красивыми тенями мечты, глаза же все видели, уши все слышали, и в голове разное другое бродило бессвязно: и теплая переглядь Вани и Они (будто тоже только вчера поженились!), и вся в ситцевых занавесках передняя с низким темным потолком (не будь кругом такого множества цветастого ситчика, так вовсе на предбанник была бы похожа изба, и котовый избушный мур с собачьим дворовым брехом (а скучно, наверно, вседневно жить только с двумя живыми душами, вот не приглядела — есть у них какая скотина или нет)… Особенно дивилась Варька Алеше: словно весь свой век проходил он в женатых, так держится спокойно и уверенно. Не то что она — вздохнуть до сих пор не может свободно. Вот провинилась будто она перед людьми в чем-то.

— А то я пойду запрягу Карюху, да и тронемся, — первым поднялся из-за стола хозяин. — Не то сгинет наш Федор Савельич невесть куда, ранняя он пташка у нас. А то не поймашь его в лесничестве — ищи-свищи потом.

— Мы с Варей, наверно, прямиком пройдем, — поднялся за ним и Алексей. — Через Казачий и там просекой. Да, Варь? Еще и раньше тебя доберемся.

Обиженная утренним молчаньем на свою просьбу, Варька встрепенулась от неожиданности и так рванулась из-за тягостного стола, что и углядеть не успела, как свезла локтем стоявшую на краю кружку с зелеными петушками на боках — дзинь! — лишь черепки разбежались по полу. И пропала совсем: ахнула в голос и лицо закрыла руками.

— Ай-вай, наконец-то! А то сидят за столом молодые, а мы не пьем, не поем и посуду не бьем. На счастье! — неожиданно радостно ответила хозяйка на Варькину неловкость, все засмеялись, но Варьку это и вовсе допекло — выскочила она за дверь, будто с палкой за нею гнались.

— Ну отхватил же ты, Алексей, красотушку! Сама бы на ней женилась, — все еще смеясь, с открытой завистью вздохнула Оня, чем вконец развеселила мужчин: Алексей засветился весь, полугордый-полусмущенный, а Ваня Воинов, мужик серьезный, хмыкнул, глянул на женку с дивом в глазах и откликнулся ворчливо, будто впрямую понял ее слова:

— А то бы женилась она… что бы делать-то с ней стала, на цельну голову ниже… Отбери-ка лучше чего лишнего у нас — посуды, постельного чего. Они вон не хотят жить-то у нас… Обратно с лесничества заеду — отвезем их в избушку у Гати, а то и верно — пусть там живут, лето на дворе.

Варька как выскочила, так и пристыла на углу ограды, в тройную жердинку оцепившей прикордонный огородик. Стояла, стараясь слиться со сдвоенным, связанным вязовыми ветками столбиком, и докусывала уже которую горькую травку. Но подошел Алеша, шепнул, коснувшись щеки неколкими мягкими усами: «Ну чего ты? Эх ты, Варюха-краснуха!..» — и спрямилась немножко ее душевная неразбериха, вцепилась она опять в его большую руку и подумала, что и часа не может без него, не то чтобы день, месяц или год! И как это некоторые женщины выдерживают долгие-долгие разлуки? Она бы, наверно, не смогла, выплакала бы сердце до капли, высохла, сгорела за несколько дней. Раньше-то, когда не было ясно с ним, легче жилось, ждала да только злилась. А теперь… теперь и жить, кажется, незачем, если без него. Даже подумать нельзя!..