Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

А себя ругал Иван в душе больше всех: как это вышибло у него из головы, что привезли сразу два трансформатора и для первого, и сразу для второго блоков. Они сегодня же привезут тот второй, тщательно осмотрят, чтобы не повторилось сегодняшнее. Выход есть. Но Спирин не мог себе простить эти начавшиеся «провалы в памяти», как он выразился про себя. Что же это такое? Нет, такого волнения, смятения больше нельзя допускать! У него всегда была цепкая и прочная память, он не позволит больше себе такого «размягчения», пусть хоть какую штуку сногсшибательную выкинет еще этот Урусов. Спирин запрет себя накрепко, все чувства и эмоции, оставит ясный, трезвый, холодный рассудок, надо быть непоколебимым — только тогда он осилит, как надо, задуманное. Потом он развяжет, отомкнет все замочки чувств в себе, за все с лихвой отгуляет. А теперь ему нельзя иначе. Это последняя стройка, и под занавес он должен на высоте спеть эту песню. Так решил Спирин, и ничего ему не помешает. А Мишка, раз приехал, пусть терпит. Ему, Ивану, тяжелее. Пусть пройдет это все Михайло — потом легче будет, еще благодарить в конце станет, если поймет как надо.

И Иван Сидорович отдал распоряжение: везти второй трансформатор немедля. А Михаилу сказал веско, строго, с каким-то металлическим холодным оттенком, чеканя каждое слово:

— Смотри в оба, Михаил Сидорович. Блок должен дать энергию. Второй начинать надо.

Михаил никогда не слышал этих ноток в голосе брата и понял и почувствовал, что скидок никому никогда не будет и ошибок быть не должно, Иван не сможет быть не Иваном.

Иван Сидорович видел, как дружно навалились монтажники на этот завершающий участок, видел и с какой дотошностью, внимательностью Михаил проверял каждый узел, и Иван уже верил, пожалуй, что дело сделано, но с опаской отгонял эту мысль и, придерживаясь старого поверья, говорил в уме: тпфу-тпфу, сплевывал куда-нибудь в сторону.

Спирин был верен себе и в день окончания и пуска блока, — был сдержан, строг: рано радоваться, впереди еще два блока. И хотя его поздравляли, наехало высокое начальство, наполовину ведь сокращен срок строительства, отвечал сухо:

— Все еще впереди, — и настраивал своих людей не сбавлять…

Про себя же рассудил все реально, трезво: сделано самое трудное, то начало начал, о котором он так пекся и которого порой остерегался, оно настораживало его: как все обойдется? И вот это начало одолено. Хоть и были всякие казусы, но он, чего хотел, — добился. Теперь Спирин понимал, будет легче, только бы удержать ритм. Он отклонил торжество по поводу окончания и пуска блока, говорил веско:

— Не время, не время. Потом за все три блока наверстаем с лихвой. Надо напрячься еще и еще.

И Спирину порой казалось, что воображение прорывалось сквозь волю и рассудочность и тащило его вперед, захватывало: они построили не три блока за пятилетку, а шесть. Снова прием в Москве. Он уже возглавляет не только вторую очередь станции, но и строительство нескольких газоперерабатывающих заводов. Город Обск становится центром добычи и переработки газа. А Вера?! — обрывал он воображение и снова настраивал себя на реальное, гнал прочь пришедшее — некогда. Не до этого! Ну, а уж такого он никак не мог себе представить, и это его взбесило: вдруг сдал, спасовал Михайло. «Не могу я, еле на ногах держусь и чувствую — не потяну больше. Не для меня все это. Отвык. Сдал. Извини, Иван, — но уеду. Каждому — свое», — только и сказал ему Михаил.

Сказал просто, без сострадания и взволнованности, как вроде на рыбалку отдумал ехать, — огорчило Ивана.

Он не уговаривал Михаила, считал, нет смысла и резона держать на вожжах: толку не будет, а сказал резко, сухо, но спокойно:

— Поезжай, помог построить станцию, спасибо!

А в душе он клял брата на все лады: хлюпик, «интеллигенция» чахлая. О здоровье заботится, прожить хочет подольше? А ему, Ивану, легче? Не-ет, разные они с Мишкой, не по пути им. Он так оскорбился, что даже не пошел проводить Михаила. А когда тот уехал, то через денек Ивану так больно и обидно стало, что так резко обошелся с братом: может, и в самом деле невмоготу Михаилу, зачем всех по себе мерять. Не надо так было! Надо было все-таки попробовать удержать Михаила, попытаться уговорить, так нет: оскорбился больно, гордость голову подняла, закусил удила, будь оно проклято это упрямство чертово. А может, и не выйдет так без Мишки: нет, такого знатока по монтажу электрооборудования Ивану больше не найти, да и свой в доску находился человек, родная кровь, вон как вывернулся с трансформатором. А черт его знает, когда сгорел, — по вине завода или по нашей это вышло, а не-ет, до-оказа-ал! Да, если сам я так поступать стану, то и других людей один по одному растерять могу — и сомнение, смятение, что не прав он, и как дальше вести себя, и успеют ли в срок закончить стройку? — эти мысли начали донимать Спирина. Сон пропал, начался какой-то зуд кожный. А если засыпал малость под утро, то сновидения голову морочили. То ему приснилось, что не справились они, он чуть не прослезился от обиды, махнул рукой — и покатил в Свердловск, хватит, наездился, пусть другие построят, помотаются, а Вера смотрит на него лукаво и говорит ласково: «проездил ты меня, променял на свои станции, а другому я сильнее нужна стала, теперь мы счастливые. И тебе желаю найти счастье», — и ушла.

У Ивана, как колокол, гудела голова, порой было такое чувство, что шум этот колокольный переходил в жар, трудно, порой невмоготу, и Иван в это время трусил, собирался уж пойти к врачам: надо хуже не наделать, отдохнуть, может, надо, подлечиться, да и за дело, но он тут же отгонял эти мысли: ему никак нельзя сдавать, он как маяк здесь, по нему равняются и тянутся другие, он должен выдюжить. А не выстоит, так будь что будет, но сам он не сникнет, пока его не свалит. Эти сомнения вконец изматывали его, Спирин осунулся, похудел, скулы стали как ребристые подковы, только что кожей обтянуты.

Порой ему казалось, что не хватит энтузиазма, остынут люди, станут уходить в другие организации, которые с развитием нефтяных, газовых промыслов росли как опята в погожую осень. Там полегче: такой темп, как Спирин, никто не задает. И как-то перед утром после бессонной ночи он, кажется, задремал, а может, и не дремал вовсе, казалось, теперь не различить — и вдруг он увидел: не хватает у него людей, горят сроки, он растопыренными руками пытается их удержать, а люди валом валят и не обращают на него внимания: «Хватит, один блок выстояли, больше невмоготу. По-нормальному желаем трудиться». Он крикнул: стойте! Я создам вам лучшие условия, как никогда — и очнулся от собственного крика, и первое время не мог понять — то ли он во сне видел, то ли видение или наяву, то ли еще какая оказия. И он чувствовал, как руки его дрожат от волнения, и пот катится по лбу, и он не может унять дрожание. И так длилось некоторое время. Он чувствовал, вернее, ему казалось, что идет по какой-то грани, как лезвие, и ему никак нельзя оступиться, а кто-то шепчет ему: вот пройдешь до конца, и все будет, как надо — выстоишь.