Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Как Ольга ни крепилась, чтобы сон не издолил ее, видно, не смогла, она и не заметила, как задремала, а может, и не дремала вовсе, а в забытьи каком-то была. Она только чуяла: крепилась изо всех сил, и за сердце держалась, и пока слышала его ровное биение, — спокойна была, живет, значит.

Ольга не знает, сколько пролежала так в забытьи или сне. Очнулась мокрая от пота, слабая, но уже виделось кругом не расплывчато. Она повернулась на бок, приподнялась и поняла: слабости нет. Пожалуй, сможет теперь добрести до стола и позвонить. Ольга села, ну, конечно, лучше ей, можно обойтись и без врача. Всегда казалось: вызывать врача на дом как-то неловко, хотя хорошо знала, что это ее право, и обязанность любого доктора — прийти на помощь. А вот осталось такое стеснительное, совестливое от детства, — и что ты станешь делать? Ну, да ладно, зачем об этом, наперед умней будь и не делай худа супротив себя самой, — понятно это все, — а вот не выходит по-намеченному, самой себе приказанному: сколько раз закаивалась не пить родниковую воду, когда разогреешься, — да разве утерпишь? Никак не выдюжить.

Вот и в этот раз, даже листочки на деревьях будто пожухли, зажелтели, чахнуть начали, казалось, не перенести им такой небывалой жары в здешних северных местах, упадут они на землю раньше времени, не дождавшись осени; а поодаль, в низинке, среди сникшей травы, зелень бойкая, осока высокая, подошла Ольга ближе и увидела: родничок воркует из-под ели, он и поит разнотравье буйное; водичка лопочет что-то свое, насквозь светится, манит к себе — ну, как тут не припасть? Попила — и сразу почувствовала, как обожгло внутри, а к вечеру — вот она, температура, да еще какая!

Только теперь Ольга поняла: работала еще первые годы в лесхозе, а главный лесничий пожилой уж был, все термос с горячим кофе с собой носил, они, молодые, подшучивали над ним потихоньку: «Лесной интеллигент», а вот сейчас, видно, самой так придется. Другое время настало. Раньше не думала: это можно есть, пить, то нельзя, ничем не брезговала, все ладно было, а теперь приходится настораживаться: отведала не то — желудок схватило, глотнула вот холодной водички — правый бок закололо, живи и оглядывайся, чтобы не поскользнуться, не захворать. Уж раз наджаблены легкие, испорчен желудок — остерегаться надо, сдерживаться. Ведь в лесу придется здесь бывать много и подолгу: грехов полно. Раз дальний леспромхоз, так думают: не все видно. Тоже удружили в области, перевели сюда. Кому надо такое повышение: главным лесничим поставили! Да Ольге рядовым лесничим в районном центре еще больше нравилось: уже все налажено, дисциплинка, а здесь черт ногу в лесу сломает. Она, понятно, не боится работы, справится, да и любит Ольга свое дело, так прибедняется, и приятно ей, что доверяют, главным поставили, но здоровье все-таки преждевременно сдавать стало: пятнадцать лет по лесам да болотам, в холоде и сырости приходилось спать, всякое бывало.

Но Ольга не привыкла ныть, она знает, что все осилит, хоть и трудновато, повоевать придется с леспромхозовским начальством, а порядочек в лесосеках она наведет, не одна, конечно, люди у нее — истинные лесники. Есть, правда, и такие, которые «не у дела», — так не на них лесхоз держится.

А тут, еще на вздымке, услышала, творится такое: лес, который надо резать напростую — с кислотой шпарят, может, и болтовня Ефремова, но проверить необходимо.

«И если действительно правда? — ловила она себя на этой тревожной мысли. — Сколько лесу загублено будет». Но Ольга тут же отгоняла эти мыслишки и не хотела верить, убеждала себя: не должно такого быть, лесничий в тех местах каждый год проверяет, мастер знает, чем это пахнет, никак не пойдет на такое. Одурачивает Ефрем во хмелю кого-то, на подсочку, может, сманивает, не хватает ведь у них вздымщиков. Посмотрим. Только бы оттолкнуть эту хворь. Да выдюжит. Ольга не такое переносила. Потяжелее случалось. Она как-то непроизвольно ушла в себя, окунулась в свою жизнь и была где-то уже далеко-далеко, самой себя не догнать, не задержать: то далекое тоже сыграло свою роль в том, что лесничим она стала; Ольга попыталась все-таки остановить себя: о деле бы надо, о теперешнем, но остановить не смогла; вон уже плещется о берег Обь, немного не доставая до их огородного прясла, а в половодье заливая всю низину и оставляя в ямках щук, не успевших скатиться обратно с водой; и вот дом их на крутояре и все село на склоне с солнечной стороны; а селяне, все рыбаки да охотники, бывалый, тертый народ. И посреди всех, в середине села и людей — ее отец — лесник, которого все побаивались: за срубленное «крадче» дерево, хоть сквозь землю уйди — найдет. В делянах у него всегда были порядок и чистота. Она еще девчушкой любила бродить с ним по обходам. А вечером, у костра, около бурлящей ухи или супа из дичи она подолгу слушала рассказы лесников о житье-бытье. Отец мимо не пройдет, если не подправит где-то надломленную сосенку, березку, скажет: деревья — поильцы, кормильцы и защитники наши, дочка, от всех болезней лес излечивает. Отец знал много наваров из деревьев и трав. Иной раз медицина не могла человека излечить, а отец на ноги ставил. «Надо настой хвойный сделать, — спохватилась Ольга. — Помогает ведь». Почувствовала отца близко — вроде и полегчало даже. Вспомнила еще три-четыре настоя от простуды. Вылечусь, справлюсь.

Она забылась, вроде бы отвлеклась, но то далекое опять потянуло ее, увлекло, оно ведь и сыграло главное в Ольгиной судьбе, проложило печальную дорожку, по которой она направилась, дорожка потом стала дорогой, с которой вроде бы и некуда и незачем ей было сворачивать.

В такие минуты ей почему-то всегда до боли в висках думалось: так ли жила? Вся жизнь как бы заново просматривалась, и ей казалось, что по-другому она и не умеет, не вышло бы у нее. И мысли опять бежали к началам-истокам, откуда она, Ольга вышла. Находясь возле вечернего костра среди лесников, она часто видела себя взрослой, в черном кителе, как у Аркадия Аркадьевича, главного лесничего, приезжавшего к ним в село, и она распоряжается всем лесом, почет ей и уважение.

Воображаемое перемешивалось с действительным, путалось, и чем дальше бежало время, тем грустнее становилось Ольге… Уход отца на войну воспринимался ею как должное, необходимое, все уходили, не только он. И эхо войны как-то еще не обостренно чувствовала там, в далеком сибирском селе. Острота и боль пришли чуть позднее.

На втором и третьем году война подошла совсем близко, и чувствовалось, слышалось и виделось ее приближение.

Когда об отце пришла похоронка и мать слегла, Ольга уже видела войну вплотную, рядом, где-то на том берегу, за Обью. Мать не вынесла, через полгода умерла. Ольге всего четырнадцать годочков, и ребятишек на плечах пятеро. Тогдашнюю печаль, мешавшуюся с полусознанием, а порой и его потерей, не отличишь от длинного страшного сна. Война уже гремела вокруг, везде, и казалось, нет от нее никакого спасения.