Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

Показалась эта работа тогда Илье детской забавой. Он долго наблюдал за мужиком, как тот ловко и вроде бы не торопясь резал сосны, подошел.

— Здорово, кореш, потешная у тебя работенка.

— Каждому свое, — покосился мужик.

Илье захотелось попробовать. Хотя он профессию свою менять тогда еще не собирался, где лучше найдешь, да и больше двух десятков лет сварщиком, с шестнадцати лет, сразу после ремеслухи. Все тонкости познал, и ценят его на газотрассе. Но все-таки любопытно: что это за работа такая? Он постоял еще немного, переминаясь с ноги на ногу, попросил:

— Дай, друг, попробую.

— На-а. Не жалко, — мужик закурил.

Сложности никакой Илья не нашел, только заключил: приноровиться надо. Тогда и поведал ему мужик: «Удача вся в этой работе зависит от добротности леса, старания вздымщика да погоды. Если мощный лес, вздымщик не ленится да погода теплая, без дождей, — вот и живицы много».

После Илья узнал, что резал тогда сосны мастер химлесхоза Ефрем, вздымщиком на тот сезон уходил подзаработать.

Как-то в шутку Илья ему молвил:

— Нельзя ли к вам устроиться?

— Ты свой мужик, чул, охотник неплохой, мне с тобой, может, еще дело иметь придется, поэтому честно и прямо скажу, — тараторил Ефрем, — доброго леса нет. Все расхватали. А на плохом мантулить зачем? Овчинка выделки не стоит.

На этом тогда и закончился разговор. Если не считать того, что Ефрем выманил у Ильи соболя. Дело было на трассе, северко дул, Илье «погреться» хотелось, а у Ефрема бутылка спирта из кармана торчала. Выпили и разошлись.

И только следующей весной прибежал на трубопровод Ефрем запыхавшийся, нашел Илью, заговорил сбивчиво:

— Лучший участок, Илья, освободился. Тот, где ты у меня пробовал резать. Я сызнова в мастера перехожу. А уча-а-сто-ок! Эх, Илья, вспомянешь добрым словом.

Илья подумал: вот видишь, не забыл добра Ефрем, тоже уноровить старается, воображение уже тащило его, приятное чувство вызывало: если и согласится Илья попробовать, то перво-наперво ручей запрудит, чтобы вода все лето была. А то пересыхал ручьишко, и ходил Ефрем на болото за версту. Не-ет! Илья этого не допустит. Или речную, родниковую воду пить, или ржавую болотную. Да еще время столь тратить.

Потом он осиннику нарубит около участка, желобов понаделает, соли насыплет, запреют осины за лето, пропитаются солью, лоси ходить станут; Илья на зиму одного завалит, лицензию ему всегда дадут, знают в заготконторе.

Избушку он починит, крышу перекроет, кончится сезон вздымки — и живи зиму, окоряй лес к следующему сезону да соболюй. Домой в поселок ходить не надо: в избушку все продукты вертолетом забросят.

И черт-те знает, что бы еще ни пришло Илье в голову, как резанули его слова Ефрема:

— Ну, что ты задумался, Илюха, выручай! План у меня горит! На участок-то ведь план спустили, четыре тонны живицы, а с него восемь можно взять. Девять бумаг всегда иметь станешь. Говорил уж я вашим сварщикам многим, ухмыляются только, комаров, говорят, кормить? На трассе сквознячок, отдувает их. А тебе ведь поглянется: отработал сезон и — охоться.

Так вот в чем дело, осенило Илью: не то Ефрема привело, чтобы удружить, а за свою шкуру дрожит. Не-ет, Илья тоже не лыком шит: он все вытянет у Ефрема, все разузнает. Торопиться ему некуда.

— Говоришь, восемь можно взять, — промолвил, зевая, прикрывая рот ладошкой, Илья, и глядя куда-то вдаль. Он покажет, что не очень уж теперь и интересуется этой работой, прошло время.

— Можно, Илюха, можно, — зачастил Ефрем. — А здесь ты пластаешься за пять-шесть. Вольности такой нету-у, — нажимал Ефрем.

— Дело-то не только в деньгах, мне и здесь хватает. За восемь тонн там надо два часа в сутки спать. Я знаю, наслышался. А здесь смену отработал — и на реку, рыбу ловить. У меня и тут свобода. И вообще, что ты понимаешь в свободе, старина? — хмыкнул Илья. — Приходи вечером, хариусом угощу, — замял он направлявшийся было не в ту сторону разговор. Илья вставил новый электрод, потянулся лениво за щитком, будто бы намереваясь варить трубу.

— Погоди, Илюха, — торопливо схватил его за локоть Ефрем, — и там не надо столь вкалывать, чтобы восемь тонн добыть. Четверть участка по плану режется непростую, а мы жахнем с кислотой! В три раза меньше резать, а живицы больше. Не пожалей штук десять муксунов, я лесничему нашего участка всучу. Он за рыбку, да за спиртишко на все пойдет. Участок самый дальний, в такой глуши все шито-крыто. А согласится, так соболишка подбросим, давно он приспрашивается. Бабе, видно, на шапку надо.

Ефрем крыл напропалую. Он слыхал, что Илья когда-то сам проворачивал темные делишки в городе и мужик не продажный.

Когда упомянул Ефрем про соболя, противно Илье сделалось: какая-то мания на соболей по Приобью пошла. Все покоряет, прошибает соболиный мех. Вот и здесь он своему начальнику дал соболя по-товарищески, взял на душу грех, не сдал в заготконтору. Привязался: достань да достань. Ну, на — не жалко, так он Илью на лучший участок перевел. Только не пошел туда Илья, молвил: «Дайте моим ребятам в бригаде вовремя все материалы для работы, и они лучшими станут». Дали — так они и опередили всех.

Вот теперь и Ефрем мелет похожее.

Он вот, Илья, совершенно спокойно относится к этим соболям. Он бы давно шапку себе из соболиного меха мог сшить, да незачем ему, он в обыкновенной, кроличьей ходит. За двенадцать рублей в магазине взял. Его и в кроличьей бабы любят и опять же насчет этих соболей проходу не дают ему. Забавно Илье, как они сами на шею виснут: не какой-нибудь дед, за сорок — еще не старость. Он тут же отгонял набежавшие мысли о бабах, старался отвлечься, чтобы избавиться от того, что нахлынуло, но уже оно вклинилось, не уходило — и мерзко и досадно Илье делалось, виноватым по сей день себя чувствует.

Когда учился в городе, на курсах повышения квалификации, познакомился с одной, Катей звали. В швейной закройщицей была. Жил у нее — сыт-одет и «нос в табаке». Ведь знал, что временно живет. Илья бы никогда не остался в этом городе пыль нюхать, ему и заняться там нечем: ни работы подходящей, ни охоты, ни рыбалки — какая это жизнь?! Его место на обских берегах, простор ему нужен. И Катя знала, что временно они, а ничего, мирилась, все по путям шло. Парнишечка у нее совсем захирелый был, калекой родился. Правые ручонка и ножка короче и слабосильнее левых. Ребятишки после школы на улице дразнили: «Уро-од двадцатого века». А он этого парнишечку-шестиклассника везде за собой таскал — и на реку, и на озеро, и хоть рыбешки всего кошке на уху только ловили, а время-то быстрее и интереснее проходило. Илья любит пацанят. В поселке все соседские ребятишки торчат у него, когда он дома. То чучела вечерами с ними мастерит, то еще что-нибудь. Любая баба небось про себя мечтает такого мужика и отца иметь. То и льнут к Илье. Вот и этот пацаненок привык, привязался, веселее стал, учиться получше начал. У Ильи хоть и невелика грамота — восьмилетка да ремеслуха, а помогал ему, как мог. Ну, кончились курсы, с Катей попрощались, как так и надо. Прослезилась она для порядка, хоть и знала, что пройдет все, и Илья знал, Илья взял чемодан, а тут и парнишечка погодился, из школы вернулся. Понял все, затрясся весь, слова сказать не может, слезинки катятся по щекам, схватился за руку.