Валерий Пономарёв - Нежданно-негаданно [сборник]

— Спасибо, постараюсь, — улыбнулась Ольга. Подумала: конечно, не может быть. Болтает Ефрем, но ехать в те края надо: сердце спокойно будет.

Выйдя, Ковалев ругал себя и злился: зачем надо было связываться с этим болтуном. Четвертый десяток разменял, а человека разглядеть не мог. Как он мог ошибиться? Ефрем казался ему мужиком крепким, не больно словоохотливым, но пробойным. Не-ет! он прижмет Ефрема, убедит: зачем, скажет, лесничего втягивать. Ну, дадут Ковалеву выговор, пусть даже с работы снимут, а платить-то мастер со вздымщиком станут. Так что незачем Ковалева марать, еще пригодиться может.

Позарился на хорошую рыбку, на соболиный воротник, жене угодить хотел. Подумал тогда, в такой дыре жить, да без хорошей рыбки, да соболей — грех!

Переливаются в ушах Ефремовы слова: «Все достану, чем только богат этот край, что душа желает, Игорь Николаевич. Мы тута сами хозяева».

Ефрема Ковалев нашел дома, делающим загородку для поросенка. В этом северном таежном поселке домашний скот не держали: не было, считали, условий, пастбищ. А вот Ефрем и поросенка откуда-то привез, и кур полон двор, и корову, слышал Игорь, собирается купить, — договорился уже с железнодорожниками, чтобы привезти (недавно в поселок проложили ветку для вывозки леса).

Ковалев пошутил:

— Слышал, Ефрем, подсобное хозяйство леспромхоза в поселке сделать ладишь. Директором уже ставят.

— Надо, паря, как-то жить, обеспечивать свою старость. Детей не мог смастерить — надеяться не на кого.

Ковалев усмехнулся:

— Будто у тебя и нет ничего на черный день? Всю жизнь по северу шляешься.

— Да, нельзя сказать, чтобы нет, Игорь Николаевич, да и не лишка у нас, простых людей.

«Простачок нашелся», — подумал Игорь и начал издалека:

— В газете вот недавно вычитал: засыпались одни, творили то же, что мы с тобой на вздымке.

— Как это? — насторожился Ефрем. — Что бы ты, к примеру, сам против себя пошел. На свою голову стал наговаривать.

— Да-а не-е, там не то. Сверху узнали. Лесничего с работы хотели снять, а мастер химподсочки не признался, утаил, что лесничий знал. Взял все на себя. Говорит, думал, обойдется. Вот и критикуют мастера за скрывательство. Лесничего на месте оставили. А они где-нибудь в другом месте опять сварганят похожее.

— Молодец, мужик, не продал.

— Ты бы будто тоже так сделал?

Ефрем поглядел на Ковалева внимательно, подумал: «К чему бы это?», проронил неохотно:

— У нас такого бы не случилось, мы не дураки.

Тут Ковалев напустил на себя негодование, со злостью набросился на Ефрема:

— Кому ты хвалился, что с Ильей состряпали?

Ефрем даже отпрянул назад.

— Его самому близкому другу по охоте Роману, тут шито-крыто.

— Теперь отдувайся сам. Дурак вот как раз ты и есть: «Мы не дураки», — передразнил он Ефрема.

— Да что ты раскипятился, в чем дело-то?

— Слышала Фролова твою болтовню. Хорош ты, видно, был, на ухо ему говорил!

— Не может быть, — Ефрем даже топор из рук выронил.

— Не может, не может, — раздраженно проговорил Ковалев. — Сейчас от нее иду. Вызывала. Пользы тебе от того, что ты «меня продашь», как ты выразился, — нет. Снимут меня с работы — вам с Ильей не легче от этого будет. Платить по закону станете вы. А меня накажут административно. Не выдашь — может, пригожусь еще. Все! Думайте, как выкручиваться. Попробуй на соболишек, авось клюнет.

— Понятно, — все еще в растерянности пробормотал Ефрем. — Баба все-таки. — Потом немного оживился: — Может, поговоришь, Игорь Николаевич, тебе подручнее, ближе ведь ты к ней. Там как-нибудь по-своему, по-ученому.

— Не-ет, уволь! Я знать ничего не знаю. Ты это не хуже меня сделаешь по дороге, когда пешком после машины пойдешь, идти с ночевкой придется. Вертолетов нет. Думай, думай, Ефрем, но меня не подводи. Пошел я.

— Станем кумекать. Спасибо хоть, что известил. Не продам — будь спокоен. От этого мне легче не будет, что снимут тебя, — платить меньше не придется. У тебя, своя ответственность, у нас с Илюхой — тоже своя: денежки выкладывай, штраф. За всю жизнь не отработать, если втюримся.

Когда Ковалев вышел, Ефрем так отшвырнул топор, что он просек заборку и вылетел в огород.

Только все наладилось, как надо, у Ефрема: на участках полтора плана вышло, а Илья два дал, с Ильей Ефрем проворачивал бы и другие делишки: лучший охотник и рыбак. Попросил хорошо — так последнюю рубаху снимет да отдаст. А Ефрем может подъехать к таким, как Илья. Эх! Надо же было ему, старому дураку, ляпнуть в сенках. Тоже цель имел, не зря сказал, хотел и Романа на подсочку затянуть. Мужик соглашаться вроде начал, и чтобы окончательно склонить его на свою сторону, Ефрем грохнул ему про их с Ильей делишки. Надо бы потихоньку, шепотком, да не рассчитал на радостях да спьяну-то. И лесничиху черт в это время нес возле дома, все к одному. Так, видно, суждено было, — вздохнул Ефрем. Но злоба на себя не проходила, мучила и терзала его. Но, может, обойдется, нечего плакаться, этим не поможешь, — тут же утешал он себя. «Придет доброе намерение, так и пособит Игорь Николаевич, поговорит, уломаю. В его же интересах, чтобы шумихи-то не было».

«Ой, никак нельзя заваливать дело. Кроме Ильи на этом участке, хоть он и лучший, резать никто не станет: этот проклятый медведь любого выживет, попробуй поработай, когда он, зверюга, ходит стороной и намеревается как бы шкуру спустить с тебя, да, видно, смелости пока не наберется. Но подживут раны — и отомстит. И ведь не возьмешь его теперь ничем, научен, хитер. Любой, заслышит ночью, как он шарашится где-то в кустах, деру даст. А Илюха шутит: я говорит, режу по ночам, не так жарко и не скучно, медведь охраняет, только боязливый больно: как крикну собаку — так он наутек. А что он знает Илюха-то? Ничего. И тут Ефрем грех на душу взял: не сказал Илье, думал, вдруг побоится, если ляпнешь, а участок пропадет, план горит. — Нет, не скажу, будь что будет. Заломает, так с медведя не велики спросы. Я тут ни при чем, не придерешься. Мне да Игорю Николаевичу известна суть дела». Но Ковалева Ефрем три дня водочкой угощал, чтобы не говорил никому. «Да-а, мужик крепкий, обещал тайну держать».

Случившееся с медведем вызывает у Ефрема мерзкое состояние: подлецом как вроде он выглядит. Тоже хорош: зачем стрелять было.

Тогда Ефрем окорил уже весь свой лес, готовился желоба делать да воронки расставлять, торопился: лето взяло круто. В начале июня уже распустились листочки, чего никогда в здешних местах за его бытность не было, выступила сера с деревьев на солнцепеках, скоро начало сезона. Опять заработает неплохо. Еще сезон поднапряжется вздымщиком, а там опять подастся в мастера.

Подходит к избушке своей отдохнуть, а недалеко у вырытой ямы, куда он отбросы выкидывал, медведь роется, объедки чамкает. Ягод еще не было, охота, видно, не вышла, вот и пожаловал на запахи. Ну и пускай бы он сожрал эти объедки. Так нет: схватил ружье в избушке да пальнул два раза: шкура все-таки. Поторопился, видно, заранил зверя. Напрасно говорят, что неповоротливый, как медведь, — вранье: зверь мигом на нем оказался. И не подойди бы тогда к участку Игорь Николаевич — конец пришел бы Ефрему. Начал Ковалев палить из ружья, когда Ефремов крик услышал. Медведь юркнул в болото. Ладно вовремя подошел, не поломал медведь, содрал кожу в нескольких местах, да раны от зубов пооставлял. Главное, жив остался.