Николай Кузьмин - Соседи

Известие о смерти матери попало к ней с большим опозданием. Была она в походе с несколькими ночевками, и листочек телеграммы, дожидаясь ее, покоробился и выцвел. Оправдываясь, начальник лагеря покаянно разводил руками: «Мы вызывать хотели, да как?» Лиза держала листочек и почему-то думала об одном и том же: как плакала мать, провожая ее, будто чувствовала, что больше не увидятся. Болела она или не болела? Лиза ничего не знала. Что было делать? Ехать? Но теперь-то! Она представила бугор земли, пустую избу и, молча вытирая щеки, замотала головой, когда начальник лагеря предложил ей отпуск для поездки. Нет, нет, потом. Только не сейчас! Она даже уперлась бы, вздумай кто-нибудь тащить ее домой силком, — такими отчужденными, неласковыми представились ей родные Вершинки.

В те дни мать не выходила у нее из головы. Не дождалась, пока Лиза отучится… Даже не повидались! Так кто же знал, кто мог предполагать? Потом, когда первый приступ раскаяния в своей черствости немного прошел, Лиза стала испытывать обиду за мать, жалость к ней еще и за то, что она, бедная, так и не увидела всего, что было интересного в жизни. Что ее держало в деревне, что вообще удерживает всех на тех местах, где они живут? Ну уж нет, решила Лиза для себя, она-то будет счастливее матери. Три года, о которых говорил Володька, представлялись ей пределом. А больше она не выдержит. И без того достаточно — ведь целых три года!

Пришло письмо от отца, обстоятельное и слезливое. Сначала он сделал упрек, что дочь не приехала на похороны, но тут же добавлял: «Хорошего мало было, глаза бы не глядели». Мать, как писал он, подстерег несчастный случай — угорела. Что-то обидное, ненастоящее показалось Лизе в такой скоропостижной и нелепой смерти матери. Как угорела? Скажи-ка вот кому-нибудь, что у тебя мать умерла не от болезни, а угорела! Дико, язык не повернется. И это еще больше настраивало Лизу против возвращения домой. Одного ей было жалко — того, что мать не дождалась, покамест Лиза окончит институт. Они с Володькой обязательно забрали бы их с собой — и мать, и отца, увезли бы их в большой город, где ни о каком угаре никто не слыхивал. А теперь? Теперь у нее оставался один отец. Интересно, согласится он уехать оттуда или не согласится? Должен согласиться!

Осенью отец приехал сам, отыскал ее в общежитии. Он постарел, усох и много суетился.

— Ума, ума не приложу! — убивался он, рассказывая о несчастье с матерью. — Работа моя тебе известная. Лесище-то — заберешься когда чуть не к черту на рога да там и заночуешь. А тут еще начальник новый — молодой, ученый. Ну, спрос, контроль и все такое. Дня два, однако, не было меня тот раз. И вот приехал, а она… И за каким ей дьяволом та печка понадобилась?

Лиза молчала — чувствовала, что сейчас заплачет. В тесной узкой комнатке общежития они сидели близко друг против друга. Лиза слушала его растерянный рассказ, сдерживая слезы, представляла себе мать такой, какой она запомнилась ей в день отъезда, и сильно, так, что становилось уж совсем невмоготу, жалела ее, бедную. Только сейчас, видя, как отец, рассказывая, покаянно мнет пальцы, не находя им места, она вдруг поняла, какое вынужденное, невеселое житье было у ее несчастной матери в деревне. В парнях, как она слышала, отец без памяти любил соседку, долго домогался ее, даже угрожал, но не добился ничего. Мать это, конечно, знала, как знали все в деревне. И все-таки она пошла за него замуж. Зачем? Много их, этих «зачем», возникло у Лизы за последнее время.

Отец все говорил и говорил, словно оттягивая расспросы дочери:

— Угар, ведь он, зараза, как? Он хуже всякого врага. Так подкрадется, что и не учуешь.

Да, да, кивала Лиза и ниже наклоняла голову. Она представила, как одиноко ночевалось матери в пустой избе. Наверное, долго не могла заснуть, ждала, когда воротится отец, задумалась, забылась, да и… В войну, как знала Лиза из рассказов на деревне, та самая соседка, которую любил отец, вот так же уморила заночевавших у нее в избушке немцев. Угар из деревенских печек валил вкрадчиво, но наповал.

Отец вздохнул и со слезами посмотрел на Лизу.

— Двое, двое нас с тобой теперь осталось, — искренне и горько всхлипнул он, и эта искренность так больно уколола в сердце, что Лиза заплакала навзрыд.

Поплакав, Лиза словно побыла на могилке матери и отошла душой. Она провожала отца на вокзал, провожала одна, без Володьки, стеснявшегося будущего тестя, и отец, с мешком и чемоданом, был деловит, хотя суетился все так же много и озабоченно. О жизни Лизы он не расспрашивал, знакомство в общежитии с Володькой его как будто не затронуло, и, лишь когда посадка завершилась и они снова вышли из вагона, переживая те немногие минуты, которые всегда томят перед отходом поезда, отец вздохнул и сказал ей как взрослому человеку:

— Что ж, Лизавета, у тебя, я гляжу, многое решено. Но вот тебе мой сказ: не торопись, ох не торопись! Замужество от тебя не убежит. Надьку помнишь? Одних лет с тобой, подружками были. Посмотрела бы, как сейчас живет! А всего писать-считать научилась. Ну, да ладно, не сейчас об этом.

В городе он пробыл чуть больше суток, но за это время успел повидаться кое с кем из своих, деревенских, живших теперь здесь.

— Много, много наших поустроилось. Перепелкины, Саврасовы — не помнишь? Ну, да где тебе! Еще маленькой была. — Неожиданно спросил: — А у вас-то назначение куда будут давать? Как, не оставят тебя здесь?

— Что ты, папа! Исключено.

— А… потом? Никак будет нельзя?

— Потом можно. Но сначала надо отработать.

— Сколько же?.. Три года? И-их ты!.. Подходяще. Ну да ладно. Уж как-нибудь перетерпим. Правда?

Лиза стала спрашивать о деревне, о знакомых; отец, поглядывая на вокзальные часы, махнул рукой:

— Чего там нового? Приедешь, сама увидишь. Надоело мне все хуже горькой редьки. Глаза не смотрят.

«Это он из-за смерти мамы», — подумала Лиза и спросила о процессе над Урюпиным. О суде над пойманным предателем писалось в областной газете, даже в «Известиях» была заметка. Отец опять пренебрежительно махнул рукой — он словно отмахивался от неприятных воспоминаний.

— На следствие опять таскали всех. Толку-то? Одни уже померли за это время, другие и не помнят ничего. Так, подписали кое-что.

Она расспрашивала об Урюпине, потому что память о войне всегда жила в деревне, можно сказать, осталась в ней навечно. После войны народилось уже несколько поколений, но и они, подрастающие, то и дело сталкивались с тем, что было при фашистах, в оккупации. Вспоминались разные люди, назывались места. Может быть, оттого, что с нашествием врага так или иначе боролись все, кто был живой в то время, война оставила по деревням свои непреходящие следы. А уж о семье Лизы нечего и говорить: брат матери, дядя Устин, был здесь одним из руководителей партизанского подполья, схвачен карателями и казнен.