Николай Кузьмин - Соседи

Степан Ильич повернулся спиной к набиравшим ходу вагонам и побрел с перрона.

На привокзальной площади стояло несколько машин. По своим делам расходились провожающие. Степан Ильич плюхнулся на сиденье машины и долго ничего не говорил. Шофер смотрел на него с растущим удивлением:

— Что, отец, так и будем сидеть?

Он продолжал молчать. Усталость была такой, будто он только что вернулся из долгого, утомительного путешествия, в которое ему так не хотелось ехать.

— Куда, папаша? — нетерпеливо спросил шофер.

В том-то и дело — куда? На Донскую? Домой? Нет, только не домой!..

Внезапно, точно просыпаясь, Степан Ильич глянул на часы. Было половина седьмого. Он велел ехать к «клубу» на бульвар. «А что? Еще успею», — подумал он и глубоко вздохнул.

О попутной машине или подводе Лиза беспокоилась напрасно. Поезд еще не скрылся и, темный, исхлестанный ливнем, длинно изгибался у семафора, когда в конце пустого мокрого перрона выскочил снизу, из подлетевшего забрызганного мотоцикла, долговязый милиционер в коротенькой накидке. Он откинул с головы капюшон, огляделся и увидел, что опоздал. Лиза стояла одна со своим чемоданчиком. Милиционер двинул плечами, умял коробом стоявший капюшон и враскачку направился к ней, молодцевато ставя длинные тонкие ноги.

В той стороне, откуда свалилась гроза и куда убежал притихший торопливый поезд, быстро очищалось вечернее небо, свежий закат горел в продолговатых блюдечках воды на вымокших досках перрона. Милиционер озабоченно спросил, не везет ли она, случаем, сегодняшние газеты. Свежих газет у Лизы не было, были вчерашние, взятые в день отъезда, и милиционер заметно огорчился. Сдвинув помятую под капюшоном фуражку на глаза, он разочарованно поскреб затылок и еще раз оглядел пустой перрон. В мелких лужицах на досках понемногу унимался резвый блеск, уже нестрашно громоздились в небе величественные развалы туч. С молодых тополей в сумеречном станционном садике капало все реже и крупней. И в тишине, в молчании вдруг откуда-то издалека так явственно, так близко донесся тонкий гудок паровоза, услышался дробный суматошный перестук колес, что милиционер повернул голову и насторожился: впечатление и в самом деле было такое, что поезд зачем-то возвращался. Но все умолкло и заглохло снова, и где-то совсем рядом, за садиком, за рыжим станционным зданием, замычал тоскливым низким голосом теленок.

— Да-а… — проговорил разочарованный милиционер и укрепил фуражку как положено. Оказалось, что ехать ему тоже в Вершинки. Он подхватил Лизин чемоданчик и пошел вперед, ступая все так же враскачку. Голенища сапог не доставали милиционеру до колен, отчего ноги его казались еще длиннее и молодцеватее.

— У нас тут в Антропшине одному лафа в лотерею свалилась, — рассказывал он, отстегивая на коляске сырой брезентовый фартук и усаживая Лизу на сухое теплое сиденье. — Открывает утром газету… бах! — «Волга». У него чуть глаза не выскочили. К родне, к соседям — вся деревня дыбом. А билет, говорят, силком заставили взять: в магазине сдачи не было. Еще, говорят, скандалил, жаловаться хотел.

Расплескивая присмиревшие лужи и мотаясь в рытвинах, мотоцикл понесся по грязной дороге. Остывший влажный воздух уперся Лизе в щеки, — она до горла укрылась плотным фартуком от коляски.

— У нас майор один… — кричал милиционер, наклоняясь к ней, и все гнал, прибавляя ходу, — майор один в каждую лотерею чуть на сотню билетов берет. Кучу! И хоть бы раз… хоть бы рубль вернул! А тут…

Небо стало прозрачным, грозные толстые тучи скатились к горизонту, и оттуда, из подбрюшья притихших к ночи туч, как от чернильного пятна, расползались сумерки. Но было еще светло и рдело позади, и Лиза, оборачиваясь, разглядела на захолодавшем небе умытый, едва обозначенный серпик молодого месяца. У покойной матери на этот случай была своя давнишняя примета, и Лиза тотчас нашарила в кармане, зажала в руке мелочь, рубль с копейками, которые она приготовила для шофера. Теперь весь месяц, до следующего новолуния, должен быть прибыльным. Ее смущало — платить, не платить милиционеру? Она держала в руке деньги и пыталась понять, обидится или нет милиционер, если предложить ему плату. А он, за разговором не забывая следить за дорогой, гнал так, что трещала за плечами просыхающая на ветру накидка.

На станцию он приезжал специально к поезду — спросить свежие газеты. В сберкассе, прежде чем оформить выигрыш, дожидались следующего номера газеты: не будет ли поправки?

— Говорят, порядок такой! — голосисто выкрикивал милиционер, не отворачивая лица от встречного ветра. — Ошибка, опечатка может быть. Да нет, какая теперь ошибка! Дуракам везет.

Говорил он много, без умолку, и все о выигрышах, о слепой игре судьбы. Только перед Вершинками, когда Лиза стала узнавать знакомые приметы — водонапорную башню, выложенную из яркого новенького кирпича, покатые бугры, где некогда тянулась линия окопов, трухлявый муравейник, оставшийся на месте сгнившего, разбитого снарядом дерева, — когда до Вершинок оставалось совсем немного, милиционер спохватился и развязно пригляделся к попутчице.

— А вы сами-то… Что-то я не знаю вас. Надолго к нам?

Перемена в милиционере не понравилась Лизе. Вот так же ухажеристо начал преследовать ее в первый день дороги молоденький лейтенант, часто чистивший свои щегольские сапожки. От запаха гуталина у Лизы разболелась голова, а франт лейтенантик, не оставляя надежду втянуть Лизу в беседу, уже называл ее землячкой и рассказывал о том, что где-то в этих местах, очень лесистых, знаменитых партизанской борьбой в Великую Отечественную, недавно изловили долго скрывавшегося негодяя — бывшего старосту при немцах, предателя и душегуба. Был суд, естественно — «вышка»…

Рассказывая, лейтенантик то и дело форсисто щелкал крышкой новенького портсигара, всякий раз галантно спрашивая разрешения закурить. Ухаживания скоро надоели Лизе. Строго глядя в юное румяное лицо лейтенанта, Лиза сухим учительским тоном, какой она хорошо усвоила на последней практике, внесла в его рассказ несколько поправок: во-первых, фамилия предателя Урюпин и был он не старостой, а начальником полиции, во-вторых, поймали его не так уж недавно, а больше года назад и, в-третьих, совсем не здесь, а где-то на севере, в далеком лесничестве, а здесь, вернее, в районном центре, его только судили. Лейтенантик, кажется, попался догадливый — лучше всякой грубости охладили его эти педантичные «во-первых», «во-вторых»… Он стушевался и оставил Лизу в покое. Интересно, хватит ли догадливости у развязного милиционера?

— Во-первых, — ответила Лиза, — я не к вам еду, а к себе…

— К себе-е! — подхватил милиционер, все более настраиваясь на игривый разговор. — Это к кому же тогда? То есть чья же будете?