Николай Кузьмин - Соседи

— Тоже партизан? — спросила Лиза.

— Председатель-то? А как же! Башковитый мужик. Ты посмотрела бы, какая нам после освобождения нищета досталась: ни перекреститься, ни зарезаться. А превзошел! — Понизив голос, Агафья Константиновна сказала будто по секрету: — Чертог-то урюпинский он развалил. Хотел еще перепахать, чтобы следа никакого не осталось!

И Лиза, а за ней и Константиновна оглянулись на самое проклятое в деревне место, где некогда, ничем не выделяясь из соседей, стоял «чертог» предателя. Пожалуй, лучшего времени, чтобы разузнать о вражде отца с Урюпиным, не стоило и дожидаться. Константиновна, однако, отмахнулась от расспросов:

— Отвяжись, грех. Не помню ничего.

Но ведь помнила, хорошо помнила! Лиза видела это по лицу старухи, загадочному и, странное дело, почему-то усмешливому.

— Бабушка, — попросила Лиза, — ну мне же интересно!

Она не сомневалась, что причиной их вражды, скорее всего, опять были соперничество и взаимная обида тогдашних молодых парней, чья-нибудь неразделенная любовь. И Константиновна сдалась.

— Это он тебе уже наплел? — спросила она и двумя пальцами как бы убрала усмешку с губ. — Поросят они не поделили, вот и вся ихняя любовь. Ну, каких поросят? Обыкновенных. Что ты, поросят никогда не видела?

Но теперь уж Лиза не отстала до тех пор, пока не вызнала все до конца.

Поросята, оказалось, едва не довели того и другого до тюрьмы. Оба они, Урюпин и отец, работали на свиноферме и как-то в ранние заморозки погубили весь приплод. Виноваты, конечно, были заморозки, однако, если рассуждать по-хозяйски, свинарям следовало бы не посчитаться с отдыхом и прибежать на ферму ночью. Но общественное — не свое, и ни тот, ни другой на ферму вовремя не заявились.

— Это они за свое удавятся, — рассказывала Константиновна, — а колхозное катись, как катится.

Дело, насколько помнилось старухе, удалось замять не сразу (хотели даже «приклепать» вредительство), и оба виновника озлобленно обвиняли в нерадивости друг дружку и припоминали обоюдные обиды и проступки.

Случай с поросятами показался Лизе мелким и обыденным — ожидала она совсем другого. Ее больше затронуло, что соседка, рассказывая, не делала различия между отцом и тем, который впоследствии запятнал себя предательством и душегубством. Но ведь не ставила же она их на одну доску? Нет, этого Лиза не могла допустить и в мыслях.

Но почему, почему так рвался отец все время из родной деревни, зачем хотелось ему уехать отсюда насовсем?

— Бабушка, — неожиданно призналась Лиза, — а мне что-то совсем расхотелось уезжать. Куда ехать? Чего искать? Тут буду жить.

Лицо старухи просияло.

— Истинно, доча! И выбрось из головы думать об этом. Это каким же надо быть человеком, чтобы из дому убегать? Все бросить и бежать? Уж не такое время пережили, а сейчас-то!

— А наши, деревенские? — напомнила Лиза. — Саврасовы какие-то, Перепелкины… Мне папа говорил.

— О, нашла кого! Саврасов… Сроду не работник был. Сроду! Маленько еще погеройствовал, пока колхозы становили, а потом принялся пить да бабу бить. Или Перепелкина возьми… Тоже, по правде-то сказать, мастак на чужое рот разинуть. И баба у него такая же попалась, тоже вместе с ним. Бывало, с утра сунет ребятишкам по куску и всех на улицу прогонит. Как курят. В избушке у них одни мухи, в огородишке страм поглядеть. «Да ты, — когда и скажешь ей, — молодая же, лень тебе нагнуться, что ли?» Махнет рукой: «А ну-ка все подальше!» Зато уж петь любила! Оба они с мужиком певцы. Люди на работе, а они напьются и давай за песни! Ну, попели, попели, видят — песнями не проживешь, давай тогда в город. Как будто там их будет кто-то задарма кормить! Вот они только и есть, кто убежали. Из всей деревни-то много ли их наберется? А главный народ как жил здесь, как родился, так и посейчас живет. Да и нельзя иначе-то: все разбежимся — тут-то кто останется?

Помолчав, Агафья Константиновна крепко, как ребенка, погладила Лизу по спине:

— Вот слушай и запоминай. Глядишь, свои ребятишки пойдут, тоже старой станешь, а внучек как-нибудь так же к тебе сядет да и примется выспрашивать. А ты ему возьми и расскажи. Про все! Не чужому же ему расти!

Лиза засмеялась: «Тоже старой станешь!» Не могла она представить себя старой…

— Матери-то, — тихо сказала Агафья Константиновна, — жалко было тебя в город отпускать. Сколько раз говорили, сколько слез пролили.

— Я, бабушка, помню, видела.

— Это тебя отец закидывал. Все сам хотел убраться.

— Знаю.

— То-то он, гляжу я, туча тучей ходит. Знай такое дело — и не учил бы, не посылал!

— А что, бабушка, так уж плохо ему здесь?

— А то ты сама не видишь! В городе народу больше, там он как иголка бы в стогу. А тут все время на глазах. Нет-нет, да и уколют.

— Да чем колоть-то? Чем? Не Урюпин же он, в самом деле, чтобы убегать и прятаться? Скажите хоть вы мне, бабушка. А то живу и ничего не знаю. Ничего понять не могу.

— Поймешь еще. Поживешь маленько — и поймешь.

Отвернувшись от упорных, искательных глаз своей собеседницы, старуха смяла разговор и больше, сколько Лиза ни просила, не сказала ничего.

Отчуждение, установившееся в доме после неудачного жениховства Виталия Алексеевича, не исчезало, и отец выходил из себя, замечая, что Лиза, будто назло ему, все больше лепится к соседке. Приезжая с работы, он по-прежнему не заставал дочь дома и должен был подолгу дожидаться ее, зная, что в это время она сидит там, в ненавистном ему доме. Он выходил на крылечко и, к своей досаде, убеждался, что давнишний лаз через плетень между дворами ожил после многих лет забвения и снова стал действующим. Лиза, возвращаясь от соседки, находила его молчаливым, угрюмым, готовым по любому поводу сорваться на ругань.

В тот день, когда она побывала на кладбище, отец едва дождался ее, не выдержал, и у них произошел скандал, настолько громкий, что его услышала соседка.

— Да как же мне ее терпеть? — бушевал отец. — Как на нее глядеть спокойно? Или мало я от нее грязи нахлебался? Мало?.. Героиня! Ишь!.. Все они теперь герои, все! А что у этой героини немцы из избы не вылезали, знаешь? Знаешь? Так что это такое? Представляй сама, если не дура.

— Перестань! — невольно раздражаясь, оборвала его Лиза. Она все еще была под впечатлением пережитого на кладбище. — Как тебе не надоест без конца выдумывать? Слушать противно.

— Выдумывать?! — взвился отец, как от тяжелого оскорбления. — Это я — выдумывать? Да ты поспрашивай, узнай сначала! Ты думаешь, с этим угаром… Да у ней тут настоящий двор проходной… И Урюпин этот самый, и все. Все! А теперь других грязью поливает. Ты думаешь, я не знаю, что она тебе плетет? Думаешь, не знаю?

— Никто ничего не плетет. Никто! — Лиза поднялась и пошла переодеться. Из горницы она сказала ему: — Я не понимаю… Ты же прекрасно знаешь об их отношениях с дядей. Человек на шестом месяце был, а ты… Стыдно!