Николай Кузьмин - Соседи

Остаток пути проехали без разговоров. Скоро показалась деревня, и Рогожников объявил, что это Антропшино.

Обогнули длинный потемневший сарай с соломенной крышей, и подвода остановилась у настежь распахнутых ворот. Весь двор был завален щепой и обрезками досок.

— Строятся люди, — одобрительно проговорил Рогожников, высматривая хозяев. — Ну, им бы да не строиться!

В глубине двора Лиза увидела угрюмого мужчину, сидевшего на обрезке бревна. Он слышал, как подъехала подвода, однако не поднял головы и с непонятным ожесточением продолжал стругать ножом палку. Земля у его ног была усыпана крупными стружками.

— Викентий! — укоризненно окликнул его Рогожников.

Мужчина взглянул на подъехавших затравленными глазами, отвернулся, затем вдруг размашисто отбросил нож и палку и, выйдя за ворота, без единого слова взял коня за узду.

— Стой, стой! — закричал Рогожников с телеги. — Заезжать не буду!

Крупно шагая, мужчина завел подводу во двор. Когда проезжали мимо крылечка, из дома выскочила простоволосая босая женщина с заплаканным лицом.

— Алена, — окликнул ее с телеги Рогожников, — дождь прошел, а у тебя картошка не окучена. Теперь не скоро дождика дождешься.

Женщина заплакала:

— Владим Петрович, найдите хоть вы на него управу, на злыдня! В милицию хочу заявить.

Викентий строго прикрикнул на нее:

— Ладно тебе! Ступай.

Хозяйский окрик прибавил женщине слезливости.

— Не пойду никуда! Ирод! Арестант!

— Аленка! — с угрозой в голосе обратился к ней Викентий.

— Не ори, не испугаешь! Не испугаешь!

Соскочив с телеги, Рогожников с притворным ужасом замахал на обоих руками.

— Стойте, стойте! Викентий, замолчи. Алена, в избу пошли. Ну дела, я гляжу, у вас, ну дела! Вот так радость выиграли!

— К черту ее, эту радость, — жаловалась Алена и, утирая кофточкой лицо, повела гостя в дом. Суровый Викентий хозяйственно обстукал сапоги о порожек и тоже вошел. Лиза осталась одна. Разнузданный конь энергично взмахивал головой и сочно хрумкал, выхватывая крупные пучки из охапки брошенной травы. Он поглядывал на Лизу, как показалось ей, веселым, все понимающим глазом: дескать, сиди и жди, не мешай. У завалинки, зарываясь в горячую пухлую пыль, растопырилась разомлевшая от зноя курица.

Антропшина, где теперь помещалась центральная усадьба укрупненного колхоза, Лиза совсем не знала, хотя деревня вроде была не чужая — отсюда были мать и дядя Устин, здесь, вот как раз у Викентия, выходили после гестаповского застенка Агафью Константиновну. И Лиза, дожидаясь своего попутчика, сидела в телеге и с интересом осматривалась. Кажется, была она когда-то здесь, приносила ее с собою мать, совсем еще маленькую. А может быть, и не было ничего такого, просто примерещилось все. Но нет, жило в ней какое-то ощущение, что места вокруг будто знакомы, только сильно позабыты. Конечно, ничего она не помнит из прежнего, да и ее-то вряд ли кто запомнил с тех давних, почти несуществующих дней. Столько времени прошло!..

За углом дома, в короткой тени на завалинке, под раскрытым окном сидела прямая старуха с древним неподвижным лицом и на коленях, расставленных под широкой длинной юбкой, тетешкала толстенького ребенка. Ребенок с радостью подскакивал в ее руках, сучил голенькими ножками. Старуха, безучастно глядя прямо перед собой, бубнила ровным, невыразительным голосом:

А через раскрытое окно слышалось, как в доме сшибаются злые, спорящие голоса:

— Строиться-то кто хочет? Кто? Я, что ли, одна? А кругом нехватка. То надо, другое надо. Так поди поговори с ним! Хуже зверя стал.

— Ленка!..

— Что Ленка? Что тебе Ленка? Ведь молотком, Владим Петрович, запустил. Это разве жизнь?

— Викентий!.. — Это Рогожников.

— А! Брешет все.

— У-у, глаза твои бесстыжие! Гляди давай сюда. Куда отворотился-то? Ведь убил бы, ирод!

— Ну, и убил бы. Не вынуждай.

— Слыхал, Владим Петрович? Слыхал? Ну точный Васька-объездчик. Одной веревкой вас связать с ним.

— Стой, стой, Алена, не горячись. А ты, Викентий… Ну как ты мог?

— Так ведь житья нету, Владим Петрович. Ну его к дьяволу, выигрыш этот! Мне уж Сенька-милиционер говорит: дурное дело. Дурное оно и есть.

— Сенька! — воскликнул Рогожников. — Нашли кого слушать! А вы бы сами сели да спокойно, обстоятельно поговорили. Или на сторону что отдаете? Ведь ваше же добро! Чего зверями-то друг на дружку кидаться?

— Так вот попробуй с ней!

— С ней! А с тобой? Вот молоток-то, специально прячу. До прокурора дойду. Вещественное доказательство. Ты у меня не Васька, не отвертишься.

— Алена!.. — Снова Рогожников.

— Вот, вот, слова не даст сказать!

— И не дам! Тебе не дам!

— Ну, люди, и дела-а у вас!.. А по-моему, самое лучшее сделать так. Слушай, Викентий, и ты, Алена. Брось бегать, посиди. Выигрыш, он, конечно, по-дурному свалился. Но не лишать же теперь жизни из-за него!.. Смотри: деньги вам нужны? Нужны.

— А я что говорю? — нетерпеливо встрял голос Алены.

— Да стой ты! Но, опять же, и машину жалко не взять. Когда-то еще такой случай представится?

— Во! И я говорю…

— Он говорит! А кто билет покупал? Кто?

— На́, на́ тебе тридцать копеек! Подавись!

— Сам подавись! Я тебе сама три рубля дам. Тридцать!

— Да стойте вы! Вот наказание еще… А сделай ты, Викентий, по-своему и по ее, по-Алениному. Машину вам, по-моему, незачем — форсисто. А купил бы себе мотоцикл с коляской. Сам за руль, жену в коляску, ребенка на колени — и дуй хоть в Севастополь. Она же зверь, «Ява»-то!

Наступившее молчание настолько затянулось, что конь перестал хрумкать и повернул голову. Наконец послышался голос Викентия:

— А думаешь, можно так?

— А почему нельзя? Вот тебе и жизнь — и деньги на руках, и колеса есть.

— И дорогой он, мотоцикл?

— По сравнению-то с «Волгой»? — засмеялся Рогожников. — Вам еще и построиться хватит.

— С ней вон говори! — неожиданно заключил Викентий сердитым тоном.

Выскочила из дома и стремительно пересекла двор счастливая, словно умытая Алена. Слазив в погреб, понеслась обратно с тарелками.

— А кто это с вами, Владим Петрович? — послышался из дома ее звонкий голос. — Кого везете?

Рогожников что-то ответил — Лиза не расслышала.

— Да ну-у!.. — изумилась Алена, — Что же вы раньше-то… А мы тут себе знай лаемся! Стыд-то какой! А я — так особенно…

Приглашать Лизу вышли и хозяин и хозяйка. Викентий молчал и улыбался, Алена, напротив, почти не умолкала.

— Вот хозяева так хозяева! — покаянно и весело корила она себя и мужа. — Бросили человека, она и сидит себе с конем, как сиротинушка… Ты что же, девка, сидишь-дожидаешься? Ты же наша, антропшинская. Я тебя еще во-от какую маленькую помню, приносили тебя. А сейчас и не узнать: невеста! Вот погоди, мы еще тебя замуж выдавать будем.