Николай Кузьмин - Соседи

«Это она о матери!»

— Ма-авра!.. — укоризненно протянул Рогожников, быстро взглянув на затаившуюся Лизу.

— Проводи-ка ты ее, — сказал жене Викентий.

— Вот уж правду говорят: старый что малый! — вышла из себя Алена и сердито положила на колени свекрови уснувшего ребенка. — Нате вот да не лезьте куда не следует!

Руки старухи привычно подхватили разомлевшее во сне тельце. Она пошла из избы, по говорить не перестала:

— Я хоть кому скажу. Урюпина сказнили, а до этого руки не доходят…

Алена подождала, пока она не вышла, и обратилась к убито сидевшей Лизе:

— Не слушай, девка, никого — вот тебе мой сказ. Мало ли болтают, всех не переслушаешь.

— Я догадывалась… — с усилием проговорила Лиза, хотя о самоубийстве матери она услышала и подумала только сейчас.

— Нет, нет, — запротестовала Алена, — не греши, не надо, на покойницу. Скандалы у них были, это правда. Особенно когда Урюпина поймали. А только что Урюпин? И он ничего нового не сказал. Что знали, то и знали.

— Ну, ты особенно-то тоже… — заметил ей Викентий. — Кое в чем он ясность дал.

Заметив, как насторожилась при этом Лиза, Алена изо всех сил напустилась на мужа:

— Какая еще ясность? В чем? Ты-то чего несешь?

— Несет знаешь кто? — вдруг тихо, очень тихо спросил Викентий, и Алена испуганно умолкла. — Ну так помолчи тогда. Молчи, я сказал! — рявкнул он, ударив ладонью по столу. — А я знаю твердо. Устин к кому сначала стукнулся? К нему. А он? Ведь не открыл? Не открыл! Даже носа не высунул. Что ж он, не слыхал, скажешь? Все, все слышал!.. Если бы не он, Устин живой бы был. Живой! И может, сейчас с нами за столом сидел бы… Это он его стравил немцам! Он!

— Опять ты за свое, — поморщился Рогожников, переглянувшись с выжидающей Аленой. — Сколько уж раз говорили…

— Сколько раз… А вы мне сначала докажите! — потребовал Викентий. — Ну? Почему, скажите, он не открыл Устину? Почему? Он же к нему как к своему пришел!

— Ну, это дело, знаешь… — возражал Рогожников, катая пальцами крошку по скатерти.

— Хорошо, а на суде? Суд-то еще не забыли? Почему, скажите мне, Урюпин не к тебе, не ко мне обратился, а к нему? Все мы в зале были, а он, видишь ли, только его позвал. Почему?

Лиза слушала и не понимала. Кого позвал Урюпин? Отца? В зале суда? Но он ей об этом ничего не рассказывал!

— Поэтому я говорю, — продолжал напористо Викентий, — позволь и мне свой приговор иметь. Я же знаю, видел — он тогда на всем на нашем уже крест поставил. И только потом в союзники записался.

— Это не аргумент, — вздохнул, теряя терпение, Рогожников. — И вообще хватит бы об этом, — попросил он, глазами показывая на Лизу.

Викентий изумился и широко раскрыл свои светлые глаза.

— Здравствуйте, пожалуйте! Это почему же ей положено меньше других знать? Не маленькая уж. Я считаю, ей в первую голову положено.

— Тебя, я гляжу, не переговоришь! — рассердился Рогожников и завозил ногами, собираясь вылезти из-за стола.

Но и это не остановило распаленного Викентия.

— Ты, Владим Петрович, сейчас, извини, хреновину порешь. Не знаю только: зачем? Уж кто-кто, а ты знаешь, что такие, как он, вреднее всех были. Нейтралитет, видишь ли, держали, выжидали, чья возьмет! Союзнички!.. Да лучше бы они стреляли в меня!

— Брось, это ты глупости городишь. Глупости!

— Не горожу, Владим Петрович! Потому что тогда и я мог бы в них стрелять. И я! А так что получилось? Пересидели под стенкой и живут себе. А наших скольких нету — знаешь? Сколько мы их в землю закопали? Не сосчитать! А этот теперь, видишь ли, портретик вывесил, родней гордится. Сперва убил, а потом икону сделал… Гад, хуже врага такие! Хуже Урюпина! Для меня хуже. Для всех не знаю, а для меня — хуже! Извини, девка, — неожиданно обратился он к Лизе, и прижал к груди растопыренную ладонь, — говорю, что думаю.

— Да кому это интересно? — несмело вмешалась Алена.

— Ленка, не лезь! Тут разговор серьезный.

Все же Алена по каким-то признакам почувствовала перемену в муже и снова осмелела:

— Погоняешь незнамо что! Погляди, до чего девку-то довел!

— Ленка! — Викентий стукнул по столу.

— Все, все, перестаньте! — потребовал Рогожников и, как ни удерживали его, вылез из-за стола. — Спасибо, посидели. Надо ехать. Нет, нет, не уговаривайте. Некогда нам.

— Ну что, добился? — Алена показала мужу на уезжающих гостей. — Достиг своего?

Викентий, раскаиваясь, молча отдувался.

— Ух-х, глаза бы мои на тебя не глядели! — замахнулась на него Алена. — Иди давай, чего расселся, как пенек? Уезжают люди.

В сутолоке прощания бестолково сгрудились у порога.

— Стыд, стыд кромешный! — не переставала казнить себя Алена. — Посидели, называется! Ругани одной только и наслушались…

— Владим Петрович, — не выдержал напоследок Викентий и с чувством ударил себя в грудь, — ну что это, скажите, такое? Душа же не терпит! Устина сгубил — сошло. Бабу до гробовой доски довел — тоже как с гуся вода. Как же терпеть-то? Или уж и человеческого суда не стало? Согласен, Владим Петрович, тыщу раз согласен — не судьи мы с тобой, не прокуроры. Но разве одни только судьи судят? А?

Страдальческий взгляд его ждал ответа, однако Лиза видела, что Рогожников, жалея ее, решил окончательно прекратить этот неприятный разговор.

— Не пойму, со злости ты городишь, что ли?

— Не со злости, Владим Петрович, ей-богу, не злой я совсем! Ну скажи, подумай сам-то, какая это баба станет в петровки печку топить? Зачем?

— Как какая баба? — изумилась Алена. — А я? А у нас? Да как праздники, так и печка. Самого же от пирогов за уши не оттащишь!

Возразить жене на этот раз Викентий не успел, потому что в разговор влезла бабка Мавра, стоявшая с ребенком под окном.

— Стряпать собиралась, — послышался с улицы ее монотонный голос, — а квашня на колышке висела. Я хоть кому скажу…

Мигнув в ту сторону, Викентий вскинул палец:

— Молодец у меня старуха!

К досаде Лизы, решившей сразу же, как только они уедут, приступить к расспросам обо всем, что ей открылось в сегодняшнем разговоре, уважительный Викентий вдруг вздумал проводить гостей как можно дальше. Взяв лошадь за узду, он сумрачно шагал по улице, и Рогожникову с Лизой, сидевшим пассажирами в телеге, оставалось одно: терпеть, молчать и переглядываться.

«Ах, мама, мама-молчальница… — Лиза тряслась в телеге и не могла дождаться, когда отстанет, распрощается Викентий. — Неужели разузнала что-то втихомолку и унесла с собой?»

Необъяснимое на первый взгляд решение матери, в конце концов по-своему, по-женски, поставившей точку на какой-то многолетней тяжкой лжи, Лиза связывала с поимкой Урюпина, с судом над ним, с невольным запоздалым узнаванием чего-то. Недаром эти два события произошли одно за другим.