Николай Кузьмин - Соседи

— Ерунда, — не согласился сразу же Рогожников. — Да и что Урюпин мог знать? Ты бы поглядела на него. Пил без просыпу, злобствовал. Живьем, можно сказать, гнил. Ему еще тогда бы пуля спасением была. А уж сейчас… Моя воля, так я поселил бы его здесь, между своими, и вешаться бы не давал! Вот это была бы ему мука! А то… Расстрел ему, как Иуде осина, спасение.

— А Викентий сейчас сказал… Это правда, что Урюпин стал на суде с отцом говорить?

— Да что в этом такого? Спросил — ответил. Знакомые же были!

— О чем, не знаете?

— Нет, девка, не был, не слыхал. Да мало ли! Так что-нибудь, про деревню. Столько лет жил где-то, прятался.

Что ж, может, так оно и было, и Лиза испытала небольшое облегчение. Действительно, спросил — ответил. Но все-таки отец, отец! Одно ли его нежелание участвовать в борьбе с врагом питало ненависть непримиримого Викентия? Эта его непримиримость не выходила у нее из головы. Еще совсем недавно отец со всеми его повадками, с его характером очень хорошо, как кирпич в задуманную стенку, укладывался в представление Лизы о всеобщей борьбе в тылу врага. Все полетело! И этот обман она переживала тяжело и теперь стремилась разобраться во всем, не оставляя никаких неясностей.

От ее настойчивых расспросов Рогожников чувствовал себя неловко.

— Видишь ли, в такой войне, конечно, всяк стрелять обязан. Чем можешь, тем и бей. Тут Викентий прав. Но ведь решиться на такое дело никого силой не заставишь, правда? Тут люди сами должны идти. Иначе ничего и не получится. Ну, а он… Кто его знает! Может быть, испугался, немцы-то вон уж где были, на Москву любовались. Может быть, действительно выжидал, крест заготовил… Хотя ты Викентия тоже не во всем слушай, — прибавил он в утешение Лизе. — Здорово мужик перехлестывает.

Меньше всего сейчас нуждалась Лиза в утешениях. Она не отставала от Рогожникова.

— Зачем же тогда дядя стучался к нему? Он же знал. Да и что ему было нужно?

Старик откровенно посмотрел на нее и, не скрывая насмешки, покачал головой.

— Вроде большая уже, а разум как у ребенка! Устин же с Агафьей… ну, как это тебе сказать?.. — «Знаю, знаю!» — закивала тотчас Лиза. — А если знаешь, так соображай сама. Урюпин, думаешь, зачем засады у нее устраивал?

По его словам, Устин, как любящий человек и будущий отец, время от времени наведывался в деревню. Об этом знали многие, догадывался и Урюпин. Изба Агафьи Константиновны была под постоянным наблюдением: начальник полиции надеялся на «улов из леса». И вот дождался…

«Попал в засаду!..» Лиза замолчала. Опять сходилось все, о чем ей толковал отец. «Из-за нее пропал Устин», — обвинял отец соседку. «Из-за него!» — настаивал Викентий и не признавал пощады.

— А отцу он как: мстил, не мстил?

Она вдруг поняла, что все или почти все, что ей рассказывал отец, нуждается в перепроверке. Вопрос Лизы застал учителя врасплох.

— Урюпин-то? — он заскоблил в бородке. — Да как тебе сказать? Я-то сам не видел, не знаю, но говорят. Да и то: начальником же стал! Хоть и небольшим, а начальником. Как тут не покуражиться, не показать себя? Думаю, что-то в этом роде было. Должно бы быть!

Лиза чувствовала, что Рогожников и лгать не хочет, и не желает причинить ей боль.

— А поймали дядю, — задала она очередной вопрос уже после того, как машину подорвали?

— Это какую же машину? — пожелал он уточнить.

— Ну… с солдатами. С карателями.

— А!.. После, после. Да разве одна только машина была! Немцы тут так осатанели, что Урюпину, не поймай он Устина, не жить бы самому… А ты Викентия-то теперь видела? Так кто, ты думаешь, связным-то был? Он. И вот без него ничего бы не успели. Это я тебе точно говорю.

— Значит, это его вы и послали? — Лиза ловила ускользающий взгляд Рогожникова.

Старый учитель ударил себя по коленкам и закрутил головой.

— Ох, девка, и настырная же ты! Да моего дела там вот со столько всего. Узнать, сказать, ну да еще, пожалуй, мины выдать.

— Ага! — Лиза поняла наконец. — Мины… Вы их что же, в церкви и хранили? Ведь так?

— Ну, не за пазухой же! — вышел из себя старик. — Для чего-то ведь все и задумано было. Ты на Викентия лучше смотри, на Викентия! Как он тогда к Устину проскользнул, как не попался — ума не приложу. Все к черту полетело бы… Отчаянный парнишка.

— Интересно, — задумчиво проговорила Лиза, — сколько тогда Викентию было?

Вопрос ее перебил зевок старика. Удерживая его, он заморгал слезящимися глазками, наморщил лоб.

— Как бы тебе точнее-то сказать? В классе, однако, седьмом. Или в восьмом? Нет, не помню. Надо у него спросить.

Зевота снова одолела его, и он, утирая глаза, передал Лизе вожжи:

— Иди-ка, девка, посиди вместо меня. Глаза слипаются, спасу нет! Еще кувыркнусь с телеги.

С разморенным лицом он уступил ей свое место и за ее спиной лег, закрыл глаза кепкой. Его седые волосы смешались с зеленой невысохшей травой.

С вожжами в руках Лиза переместилась ближе к лошади и стала с напряжением глядеть, как перед самыми ее глазами мотается мясистый лошадиный круп. Ременные тугие вожжи были для Лизы непривычны, она не понимала, зачем шагавший ходко конь все время дергает их у нее из рук, как будто понукает неумелого и робкого возницу. Она попробовала отпустить вожжи, но конь совсем уж безалаберно задергал головой и поволок телегу как попало — запрыгали на кочках…

Ехали напрямик, без колеи, и быстро попали к неширокой мелкой речке. Затяжным закатным цветом краснела под обрывчиком спокойная текучая вода. Какая-то издерганная сумеречная пичуга с тоскливым писком стала облетать подводу разгонистыми нервными кругами и жаловалась Лизе до тех пор, пока не сгинула, как камень, в заглохших тальниковых зарослях на противоположном берегу. Нисколько не пугаясь, у самого обрывчика упали на воду тяжелые осенние утки, потянули за собой два треугольника рябой разбуженной воды и скрылись там же, в тальниках, где ночь была уже черна и непроглядна.

Проснулся вдруг Рогожников, с испугу подскочил и сел: щека помята, глаз слезится.

— Что? Что случилось? — забормотал он, беспорядочно нашаривая кепку. Нашел, надел и, понемногу приходя в себя, убрал из бороды травинку. — Фу-у… Дурное дело — сон.

Ступив на колесо, он слез на землю и, шелестя травой, пошел к коню.

— А-а, лодырь. Завез, и горя мало? Знаю я тебя. Пойдем, пойдем, нагляделся.

Телега покатилась, сквозь стук колес Лиза неясно слышала, как что-то выговаривал коню Рогожников. Похоже, съехали в низинку: совсем стало темно. Рогожников и в темноте шагал уверенно, и скоро они снова выехали на дорогу. Потом на Лизу накатила плотная речная сырость, она привстала и увидела, что впереди, на мелкой неширокой глади, поблескивают и замирают последние мгновения неторопливых поздних сумерек.