Николай Кузьмин - Соседи

— Я видела, как вы однажды плакали, — отозвалась Лиза.

— И-и, девка, да разве один раз? Слез-то этих, слез — сколько их было! Не сосчитать, не перемерить.

За пролетевшим мотоциклом медленно оседал густой полог пыли.

— Лучше уж одной быть, — сказала жестко Лиза, — чем так.

— А ты поговори-ка с Надькой, как ей живется одной, — возразила Константиновна. — А к старости так совсем… Да и не такой он вроде звероватый был в молодости-то. И ласковый, и слова разные знал, и говорить умел. Это уж потом… — она утомленно перевела дух. — А сейчас совсем умом рехнулся. На похоронах милостыню подал мне. Это после всего-то!.. Вон выдвинь шкафчик, погляди. От матери осталось.

При упоминании о матери Лиза резко обернулась. Агафья Константиновна лежала навзничь, еле шевелила пальцами и выжидательно моргала. Оглядываясь на нее, Лиза несмело подошла к комоду и потянула ящик. Открылся он не сразу — мешал умятый узелок. Лиза прижала узелок рукой и выдвинула ящик. Еще не развернув как следует, она узнала материно платье, домашнее, застиранное, ношеное-переношеное. О, как пронзительно, как больно отозвался в сердце родной материнский запах, когда Лиза, согнувшись от рыданий, зарылась всем лицом в это памятное ей платьишко! Ну да, она тогда была возбуждена отъездом на учебу, все утро собиралась, суетилась и боялась опоздать на станцию. Мать, взяв ведро, пошла как будто за водой, на самом деле — выплакаться без свидетелей. Когда отец и Лиза с узлами, с чемоданом показались на крылечке, они увидели, что мать сидит, согнувшись, у колодца и подолом вот этого платья вытирает лицо… Нет, как тогда не догадалась Лиза хоть бы подбежать, прижаться, утереть ей слезы? Она, правда, остановилась в замешательстве, но торопившийся отец уже толкал ногой калитку и строго кричал:

— Ну, ну, развела тут мокроту! Мало грязи без тебя. Пошли, — мотнул он головой, — не опоздать бы.

Укор, вечный ей теперь попрек! Она тогда утешила себя, что как только приедет и устроится, так сразу же напишет матери большое и сердечное письмо — для нее одной. Но написала ли?! Наверняка не написала, и не писала обстоятельно домой ни разу. Так, коротко — жива, здорова.

— Поплачь, девка, поплачь, — поощряла Лизины слезы Агафья Константиновна. — А встану на ноги, на могилку сходим, проведаем покойницу.

«Проведаем…» Давно бы следовало это сделать, да боялась Лиза. Пока ехала, все думала об одном и том же, а вот когда приехала, когда подступило вплотную, что надо идти и увидеть, стало боязно, как никогда раньше. Да ведь и то: прийти и вдруг увидеть бугор земли вместо родного человека — от этого хоть кому станет страшно. И Лиза всячески оттягивала посещение, надеясь, что не одна, а с кем-нибудь она легче перенесет это печальное свидание. А в одиночку невыносимо тяжело.

Не отнимая от заплаканного лица материнского скомканного платья, Лиза пробормотала, что отец сам звал ее на кладбище и даже попрекнул стыдом перед людьми.

— Не ходи с ним, — неожиданно сказала Константиновна.

Удержав всхлип, Лиза удивленно обернулась, но старуха прятала глаза, не позволяя в них заглянуть.

— Не ходи. Не надо. Сами сходим. Вот оклемаюсь маленько, и сходим.

Не в состоянии пока понять внезапного упрямства старухи, Лиза затихла и потихоньку утирала слезы.

— А вы, — спросила она, — вы часто были с мамой?

— Ну как часто? — старуха ожила и заворочалась. — Как надо, так и… Делить нам с ней нечего. Да и Устинушкина память наша…

Под головой старухи лежала тощая, пестренького ситчика подушка. Платок, свалившись, открыл седые жиденькие волосы. Дрожащей темной рукой Агафья Константиновна сначала попыталась натянуть платок, потом зачем-то ухватилась за угол подушки, затеребила его. И вдруг Лиза увидела, как она резко отвернула голову и из-под ее зажмуренных век обильно проступили слезы. И столько накопившейся, невысказанной боли было в этом стремительном, стыдливом повороте головы, что Лиза подбежала и, обняв старуху, прижалась к ней.

— Бабушка, не надо. Лучше ничего не надо, лежите и молчите. Извините, что я все…

— Постой… — все так же отвернувшись и не раскрывая глаз, Агафья Константиновна отстранила склонившуюся Лизу. — Ты погоди маленько, девка! Пройдет сейчас.

Лиза отодвинулась и замолчала. Агафья Константиновна, сморенная слезами и воспоминаниями, оставалась неподвижной, и Лиза стала потихоньку пробираться к выходу. Высматривая, где неслышнее поставить ногу, она оглядывалась на уснувшую соседку: не скрипнуть бы, не разбудить… Агафья Константиновна очнулась раньше, чем Лизе удалось уйти. Минутный сон словно умыл ее жгучей родниковой водой. Проворно сев в постели и покрывая голову платком, она сказала:

— Лежим мы с тобой, девка, бока пролеживаем, а что на свете-то белом деется?

Подсовывая под платок косицы непричесанных волос, она неуловимо быстро оправила измятую постель, что-то убрала, перестелила, переставила, раздвинула цветные шторки на окне и тут только остановилась — что-то увидела на улице. Всматриваясь, она наклонилась так, что длинная обхлестанная юбка совсем закрыла ноги спереди.

— Нет, ты только глянь! — с неожиданной силой произнесла она, подзывая к себе Лизу. — Ты глянь на него, что он выделывает!

По улице, согнувшись под тяжелым коромыслом, натужно семенил отец. На коромысле он тащил две груды мокрого тряпья. Лиза изумилась: какие тряпки, где он их насобирал? Да и куда тащит?

— Ох, мытарь ты, мытарь… — запричитала Константиновна. — Ох, злобынька, как распирает она его! Ведь от людей уж от всех отбился, как бирюк. Вон Гришка, скотина, зверь, а к людям тянется. А этот! И так уж как обсевок, как куст обкошенный. Ну мыслимое ли дело — с петухом одним живет! Да ведь и то сказать: виноватить некого, сам себя казнил. Вот и лютует в одиночку-то.

Лиза, пристыженно кусая губы, молчала. Сквозь землю легче провалиться!

— Это он тебе, девка, попрек перед всей деревней делает. Дескать, вот, дождался дочь… Беги, милая, вороти его. Пусть не позорится, пусть сраму побоится. Да на речку не таскай! — крикнула она вслед побежавшей Лизе. — Согрей воды да у колодца…

Совестно и неприятно было Лизе догонять отца, затем препираться с ним на виду у всей деревни.

— Папа! Ну как тебе только не совестно?.. Идем домой.

Сгибаясь еще больше под своей позорной ношей, отец ответил ей с наигранным смирением:

— Ладно, дочь, чего уж… Вам, ученым, оно, конечно, стыдно. А нам… нам рук не жалко.

На речку он волок, как Лиза разглядела, два вороха мешков, половиков, ряднушек — где только набрал! Права Агафья Константиновна: всю эту стирку с полосканием затеял он, чтобы досадить дочери. Вернувшись из поездки, снова не застал Лизу дома и, желая посильнее укорить ее, насобирал тряпья и потащил.