Николай Кузьмин - Соседи

Всего четыре года не была Лиза дома, а вернулась — будто в чужое место. Она узнавала сверстников, оставшихся в деревне, но как повзрослели они, как поздоровели — отцы и матери семейств! «О, ты гляди, кто приехал!..»

С Надькой, своей школьной подругой, Лиза встретилась у магазина сельпо. Обрадовались, поцеловались. Надька сильно раздалась в боках и плечах, и лишь на лбу, как у баранчика, по-прежнему вились забавные девчоночьи кудряшки.

— В Глазыри, я слыхала? — спросила Надька. — Стоило учиться, глаза по библиотекам ломать! Пошли-ка ты их подальше.

Сама она, как можно было догадаться, «посылала подальше» все, что мешало ей жить и вести себя по-своему. С покупателями, накопившимися у крыльца закрытого магазина, она поздоровалась, как с подчиненными, а на почтительное замечание ночного сторожа, что час уже не ранний и время открывать, отрезала:

— Отвали, дед. Дай с человеком поговорить.

Глядя на нее, Лизе тоже захотелось быть такой же уверенной, независимой — взрослой. Оправдывая свое незавидное распределение, она призналась:

— Вообще-то была возможность поехать в Севастополь. Правда, правда! Ну, да три года как-нибудь отработаю.

— В Севастополь? — в дерзких глазах Надьки блеснул интерес. — Морячок какой-нибудь, наверно, а? Господи, а закраснелась-то, закраснелась! Или было что?.. Да отвали, дед, я сказала! — закричала она на снова подошедшего старичка с тулупом и берданкой.

— Надежда Митревна… — и старичок со значительным видом показал на пылившую дорогу. Лиза увидела шибко летевший «козлик». В машине, вперив перед собою строгий начальственный взор, сидел невысокий плотный мужчина в кителе и шляпе.

— А, черт! Ладно, потом поговорим. — Убегая, Надька азартно подмигнула Лизе, показав золотой нахальный зуб. — Охота мне, подруженька, про морячка твоего узнать!

Через минуту Лиза сама не понимала, как она могла сболтнуть о морячке. Знакомство это было давнее, еще до смерти матери, до приезда отца. Морячок действительно настроен был решительно и звал Лизу с собой. Володька, бедный, тихо злился всякий раз, когда ему напоминали об этом бравом морячке. «Дура набитая! — запоздало раскаивалась Лиза. — Как будто кто за язык дернул!»

Чтобы не бродить, как гостья, по деревне, Лиза подолгу мыла и скребла в доме. Потом попросила у соседки щетку и ведро с известкой и неумело, но старательно выбелила печь. Белила она с отвращением, пересиливая себя. Однако, побелив и глядя, как просыхает влажный бок, Лиза увидела, что печь уже не так страшна, она стала куда домашнее, проще. Все это от новизны, от узнаваний, подумала Лиза. А на самом деле, не будешь же всю жизнь ненавидеть камень, о который однажды невзначай споткнулся! К тому же с нею, с этой печкой, была связана вся жизнь матери, ее руки касались как раз вот этих стенок…

Пришел отец, разулся на пороге и с удовольствием прошелся босиком по чистым и прохладным половицам.

— Хозяйствуешь? А я тебе поклон привез. Не догадываешься? Виталий Алексеевич! Он о тебе, девка, справляется. Заехать обещался.

— Пожалуйста, предупреди меня заранее, когда он приедет, — попросила Лиза, домывая пол у порога.

— Конечно, дочь, а как же! — обрадовался отец. — Хотя чего нам шибко-то готовиться? Ну, заедет. Ну, посидит. Что будет в доме, тем и угостим. Он не обидится, ты не думай.

— Да нет, просто я уйду тогда. У соседки или у Надьки посижу.

Она сказала это без угрозы и нажима, а получилось лучше некуда. Отец, как видно, был готов к большому разговору, может быть даже к слезам. На все протесты Лизы он стал бы приводить свои продуманные возражения и доводы. А тут он онемел. Сильнее всяких слов его сломило спокойное упрямство дочери, взрослого, самостоятельного человека.

Разошлись они в молчании, словно чужие под одной крышей. В последующие дни отец присматривался к Лизе, как к постояльцу в доме. Ни накричать, ни пригрозить, как прежде, он силы не имел. Собственно, кричать он еще мог, мог бы и грозить, да толку-то? Поняла тогда и Лиза, что ей не жить в отцовском доме, и стала ждать телеграммы от Володьки — поехать встретить его да, никуда не заезжая, сразу в Глазыри. Сначала они поедут туда вдвоем с Володькой, а если хорошо устроятся, то и отцу предложат. Это он сам будет решать: жить ему с ними или одному. Но предложить они ему предложат.

Отец как-то уехал по делам надолго, с ночевкой, и Лиза вспомнила, что у нее соседкино ведро с известкой. Примерилась перебраться через плетень и не решилась — пошла через воротца. Агафья Константиновна лежала нездоровая: ходила полоскать белье на речку и застудилась.

— Дурость наша вековая, — жаловалась она Лизе, разглядывая свои изуродованные ревматизмом руки. — Нагрей ты ведро и полощись дома! Нет, на речку надо! Бывало, стынь стоит — дыхнуть нечем, а мать у проруби хлещется. Какого же тут здоровья напасешься на нашего брата?

Стукнула в сенях входная дверь, старуха замолчала и прислушалась.

— Господи, кого это несет? Уж не твоего ли?

Опрометью бросившись к дверям, Лиза едва не сбила с ног Надьку.

— О, это ты! — изумилась Лиза, отступая. — А мы думали…

Надька бойко встряхнула кудряшками и вступила на кухню.

— Привет покорителям морских просторов! — подмигнула она, мимоходом толкнув Лизу в бок. — Тетя Ганя дома?

— Здесь я, здесь, касатка. Заходи, — позвал из горницы голос Константиновны.

Лизу смутила бесцеремонность подруги, легко болтающей о доверенном ей секрете. Константиновна, конечно, не догадается, что это за морские просторы, но все же!..

— А я зашла в сени и стучать боюсь: бубнят и бубнят, — болтала Надька, заглядывая в горницу. — Думаю, уж не ухажер ли к тете Гане? А что это вы лежите? Заболели? Значит, не вовремя я?

— Садись. Пришла, так садись, — проговорила Константиновна, с усилием поднимаясь в постели.

Лизе показалось, что у соседки с Надькой какие-то свои секретные дела, и она засобиралась домой.

— Еще чего! — запротестовала Константиновна. — И не думай, не пущу. В кои-то веки зашла, да… У нас тут капелешное дело. Давай, касатка, подвигайся ближе, — позвала она Надьку.

Прежде чем притворить двери в горницу, Надька выглянула на кухню и убедилась, что Лиза не ушла. Необходимость таиться от подруги сильно стесняла ее. Без всякой нужды она лихо подмигнула Лизе и хохотнула:

— Черная магия и колдовство!

«Гадать пришла», — догадалась Лиза.

Ожидание тянулось долго. Негромкий голос Константиновны за дверью что-то втолковывал о трефовом марьяжном короле. Лиза не вникала, о чем там говорилось. Она смотрела на портрет дяди Устина, и простенький подсчет только сейчас пришел ей в голову: выходило, что женился отец после войны, а до этого времени, видимо, не оставлял надежду получить согласие соседки. Впрочем, теперь-то Лиза понимала, что Константиновна не могла изменить даже памяти казненного. Значит, дядя Устин помешал отцу и мертвый. Для него он и погибший оставался счастливым соперником. То-то и срывался он на брань, едва поминалось в доме о казненном. Но вот что удивило Лизу: сейчас, в этот приезд, она еще ни разу не слыхала, чтобы отец хоть словом выдал свою неприязнь к покойному. Что произошло? Не смерть ли матери их примирила? А может, просто время лечит? Как раз недавно, за вечерним чаем, у них случился разговор о родственнике-партизане, и отец рассказывал о нем охотно и спокойно. Ни о каком соперничестве не было и упоминания. По словам отца выходило, что время оккупации даже сблизило, сдружило их. Он вспоминал, как часто виделся с Устином во время своих постоянных разъездов по лесу.