Николай Кузьмин - Соседи

В ведре поблескивало и рябило, увесисто и звонко падали в гулкое, истосковавшееся в тишине нутро колодца капли.

Соседка, как заметила Лиза, сумерничала дома на крылечке. Настырного лосенка Гришку сегодня утром милиционер опять увел подальше в лес, и вот старуха сидит на ступенечках — горюет или нет?

Внезапно Лизе показалось, что под навесом кто-то есть — огромный, молчаливый, но живой; там, в темноте, угадывалось шевеление и вздохи. Сначала Лиза испугалась, затем, ругнув себя за трусость, переборола страх и подошла. Огромный конь, подседланный, с опущенной уздечкой, лениво хрумкал сеном. Он дружелюбно потянулся к Лизе и, взмахивая головой, пытался приласкаться — зазвякали свободные удила. Страшась коснуться лошадиной головы, она посторонилась и под ногами у себя услышала сердитое ворчанье петуха: оставшись без любимого насиженного места под навесом, петух не спал. Он и навстречу Лизе выбежал, чтобы пожаловаться.

Взбегая по ступенькам, она еще с крылечка разглядела, что в доме посторонний: стояла на столе начатая бутылка и отец, к кому-то наклоняясь, уверенно жестикулировал и говорил. В подпитии он становился разговорчивым и напористым.

Шаги как будто услыхали: сразу же замолкли. Сощурившись от света и с неприязнью ощущая приторный табачный чад, она остановилась на пороге и без приветливости взглядывала то на развалившегося в простенке гостя, то на присмиревшего отца. Гость Лизе не понравился. Щекастый захмелевший парень сидел, расставив толстые колени в галифе, и широченной спиной елозил по стене. Ей сразу же подумалось: «Всю стену вытер!» Она заметила, как нагло, потребительски он обежал ее глазами. И все же рассердилась Лиза не на гостя — на отца. В его молчании угадывалось горделивое смирение хозяина, подавшего товар лицом. «Значит, для этого и чистота была нужна, порядок в доме… Смотрины!»

Едва кивнув, Лиза прошла мимо стола к себе. «Сказать все-таки надо было о Володьке. А, что теперь!..»

— Лизавета, — протяжно и как бы подмигивая собутыльнику, позвал отец, — слышь, Лизавета? Иди к нам, посиди. Вот товарищ мой, верней сказать — начальник. Ехал, ехал и заехал. Сидим вот, о жизни рассуждаем. Он не знал, что у меня радость.

— Извини, папа, у меня голова болит, — отозвалась Лиза.

— Да иди, сядь, — настаивал отец. — У нас раньше как говорили? Голова не… это самое, сидеть можно. Посидишь, поговоришь да и уйдешь. А то Виталию Алексеевичу со мной скучно… Слышь, хозяйка? — уже строже позвал отец. — Гостей обижать не годится.

Лиза вышла, сердито кутаясь в платок. Гость продолжал сидеть все в той же вольной позе, но видно было, ждал — выйдет или не выйдет?

— Бери себе стакан ли, чашку ли, — зазывал отец, пренебрегая недовольством дочери. — Мы уж тут обо всем переговорили. О чем ему со стариком толковать? Может, выпьешь капельку с нами?

— Я лучше чаю…

У шестка Лиза нарочно задержалась подольше.

— А чай-то, — проговорила она, — совсем холодный. Вы допивать будете или, может, чаю? Тогда я подогреть поставлю.

За столом завозились; гость нежно глянул на хозяина:

— Как, Василь Петрович? Допьем, оставим?

— Да ведь как, — в тон ему ответил отец, — оно, конечно, и допить не мешает. Сам решай, Виталий Алексеевич, а я, ты знаешь, как пионер, всегда готов!

— Допьем! — решил гость и умело разлил надвое. — Чего, в самом деле, добру пропадать? Ну, Василь Петрович, с праздником тебя, с прибытием.

Он качнул стаканом в сторону Лизы и, не запрокидывая головы, уверенно выпил.

— А мы ждем, ждем, — говорил отец, заедая чем попало. — Ну, думаю, загуляла моя наследница.

Отваливаясь снова к стенке и расставляя ноги, гость сдержанно поинтересовался у Лизы:

— У вас, как я понимаю, направление сюда?

Он не притронулся к закуске.

— Какое сюда! — возмутился пьяненький отец, махая на него вилкой. — К черту в турки, в Глазыри!

— Да-а… — засмеялся гость. — Глазыри не Рио-де-Жанейро.

— А мое слово такое! — кипятился отец, утирая ладонью губы. — Никуда! Еще чего? Ни в какие Глазыри, нечего ей там делать. Устраиваются же люди, и мы не хуже прочих.

— Да в общем-то… конечно, — рассудительно согласился гость, небрежно двигая пустой стакан. — Похлопотать надо.

— Как раз я и хотел, Виталий Алексеевич! У тебя ж кругом знакомства. Большие люди к тебе приезжают на охоту. Много ли надо? Одно слово сказать, и все.

— Надо подумать, подумать, — важно тянул гость.

— Дайте-ка я лучше со стола немного уберу, — вмешалась Лиза, и мужчины невольно умолкли и посторонились, когда она принялась размашисто орудовать тряпкой, сгребая объедки, швырять тарелки на тарелки.

— Во, Виталий Алексеевич, видал, какая жизнь настала у меня? Хозяйка есть, чего еще мне надо?

— Радуйся, радуйся, Василь Петрович. Хватит бобылем жить.

— Да ведь тоже… — отец хитровато прищурился. — Не век же ей меня ублажать. Взрослый человек уже.

— Ну, это дело полюбовное, — глубокомысленно изрек гость и, потрогав скатерть, основательно устроил локти.

— Батюшки-светы! — вскинулся отец. — Чего же это я рассусоливаю с вами? У меня же все хозяйство еще по двору бродит. Вот голова, ах голова! Извини, Виталий Алексеевич, хозяйство ждет! — И он выскочил так стремительно, что его не успели окликнуть.

Неожиданный поступок отца обескуражил Лизу, однако гость никакой неловкости не испытал. Приняв от Лизы стакан с чаем, он развязно закинул ногу на ногу и закурил.

Кутаясь в платок, Лиза заняла место за столом подальше — там, где сидел отец.

Широкой спиной гость занял весь простенок. Он покачивал ногой, отдувал табачный дым в сторону, часто, без особой нужды, пощелкивал пальцем по папиросе, стряхивая пепел куда попало. Взгляд его остановился на портретах, и он, как бы выделяя висевший особняком портрет дяди Устина, показал на него папироской:

— Уважаю!

Лиза не отозвалась. Она догадывалась, что гость томится и подыскивает повод втянуть ее в разговор. А он продолжал:

— У нас совещание было в районе, когда Урюпина судили. Ходил и я — посмотреть, послушать. Мало интересного, должен сказать. Обычный мужичонка, такой… вроде бы ничего предательского, как в книжках или в кино изображают. И хоть бы выкручивался, дурак, темнил, отпирался. Нет, башкой мотает и бубнит: «Было, было, все было…»

— Папа рассказывал, — сухо сказала Лиза.

Не отрывая от губ догоравшего окурка, гость затянулся несколько раз подряд и весь окутался дымом. Лиза поморщилась и шире распахнула окно. Разгоняя перед лицом завесу дыма, гость поискал, куда бы бросить окурок, и ловким щелчком отправил его в раскрытое окошко. После этого он деловито распахнул пиджак, вытащил из ножен большой сверкающий кинжал и стал озабоченно рассматривать при свете его отточенное лезвие.