Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

Яков Михайлович долго утешал своего лучшего друга, просил не терзать себя: «Нет, дорогой Феликс, хорошо, очень хорошо, что они тебя не расстреляли. Ты еще славно поработаешь на пользу революции».

Однако Дзержинский считал себя морально виноватым перед партией и все же подал заявление. Совет Народных Комиссаров в тот же день удовлетворил просьбу, а через несколько недель снова назначил его председателем ВЧК.

Читал об этом давно… Теперь и не припомнишь, где и когда именно, а в часы раздумий такое всегда всплывает в памяти…

В помещении треста не нашлось угла для редакции многотиражки, и ее разместили в двух небольших комнатах второго управления. В первой комнате стоял большой шкаф с подшивками и разными материалами, напротив примостился столик секретаря-машинистки, а в другой был всего один письменный стол — это редактора, и два простых кухонных. Когда их застилали старыми газетами, то они выглядели как письменные.

За одним таким столиком вот уже третий день сидела новая сотрудница Ева Дым. Приходила она раньше всех и покидала редакцию последней, однако все равно ей казалось, что делает очень мало, так как в сравнении с массовой библиотекой тут была не работа, а сплошной отдых.

На большую и трудную работу у девушки, может, еще и силы не хватило б: всего только неделю назад она встала, пролежав больше месяца. В тот день, как и почти каждый день, был у нее Высоцкий. Зашел как раз и Понурин. Оба не советовали девушке спешить на работу, но она их не послушала: через несколько дней Леонид Александрович выехал в дальние управления, а она, тайком от хозяйки, потихоньку собралась и пошла на автобусную остановку.

На дворе уже был небольшой морозец, трава на лугу пожелтела, а на мостике белел и в отдельных местах поблескивал от раннего, но низкого солнца иней. Когда она вошла в автобус и тот с надрывным ревом тронулся с места, в голове угрожающе закружилось, но, к счастью, поблизости оказалось свободное место, и девушка села. Сначала все казалось незнакомым в окне, а потом постепенно начали выплывать строения и промышленные объекты комбината. Некоторые из них действительно можно было бы и не узнать — они выросли недавно, за время, пока Ева болела. Промелькнули в окне и березки, на которые впервые Ева смотрела ранней весною, когда дождь застал ее в пути. Теперь только заметила, что они безлистые и будто меньше, чем были.

На работе ей все нравилось. Что ни поручал редактор, она делала мало сказать охотно, а с большим старанием, с радостью. Вскоре определился круг ее обязанностей и можно было почувствовать себя в основном самостоятельной и проявлять нужную инициативу.

Сегодня девушка осталась после всех, чтоб проглядеть свежую почту, принесенную почти в самом конце дня. Аккуратно ножницами разрезала конверты, не спеша читала письма, жалобы, ответы на кроссворды. Если что было интересное, то вчитывалась, забывала обо всем, а в промежутках давала волю мыслям и приятным надеждам.

…«Сегодня обещал приехать из командировки Леонид», — так иной раз мысленно называла его она. Порой обращалась и на «ты», хотя тоже еще только мысленно. И уже не чувствовала от этого неловкости, мучившей ее ранее.

«Когда приедет, то, наверно, зайдет вечером, будет сидеть в моей комнатушке при свечке: еще и теперь в Голубовке нет электропроводки. Наверное, спросит о новой работе и утешится, если скажу, что очень довольна и чувствую, что справлюсь с этой работой. Будет снова просить переехать… Да где там переехать!.. Просто взять да перейти к нему… «Там светло… Там тепло… Там мать будет ухаживать…» — его добрые слова. Да разве в этом дело? Он же знает, что не в этом, но не решается сказать… Сама ему сегодня, вероятно, скажу, что не арабинский свет да тепло мне нужны, а он сам… К нему стремлюсь сердцем, а с ним мне будет и светло, и тепло. Потому не квартиранткой пойду туда. Нет…»

…Взяла следующий конвертик, небольшой, синий. Разрезала и вынула сложенное вчетверо письмо. Начала вглядываться в текст, потом внимательно читать, разбирать каждое слово. Так она читала до сих пор каждое письмо.

«То, что у нас тут немало бывших полицаев, — писалось мелким убористым почерком, — меня не удивляет. Некоторые из них работают на стройке, некоторые на шахтах. Некоторые ездят на собственных машинах, некоторые ходят пешком. Знаю, что не каждый из них был виноват. А кто был, тот отсидел. Однако когда встречаешь человека, которого сама видела в полицейской форме, и если этот человек на руководящей должности…»

Посмотрев немного ниже, Ева увидела фамилию Леонида Александровича и тревожно вздрогнула. Нельзя сказать, чтоб это сообщение было вовсе неожиданным: Высоцкий говорил ей обо всем, и вряд ли есть у него даже самый маленький штришок в биографии, о котором бы она не знала. Но кольнуло в сердце предчувствие, что снова начнутся у него неприятности и огорчения. Многие тут его не знают, найдутся такие, что и недолюбливают или завидуют. И пойдет письмо по рукам, по заседаниям, поплывут слухи и сплетни, и ни в чем не виновный человек будет выбит из колеи.

Листок трепетал пока что еще только в ее руках, а представлялось, что его уже «изучает» Запрягаев. Что отражается на его лице? Как блестят и каждую минуту меняются его глаза?..

Утром письмо будет читать Пласкович. Если б не ушел пораньше домой, то прочитал бы сегодня. Неплохой человек этот Пласкович, рассудительный, но кто его знает, как отнесется к такому письму. Может, даст распоряжение подготовить к печати?..

Девушка перевернула листок, посмотрела на конец текста: подписи не было. Немного легче стало на душе: анонимок редактор не признает, так как есть указание их не опубликовывать.

«А что, если не показать это письмо редактору?.. И никому не показывать. Безымянное оно и не совсем логичное… Какая польза от того, что оно пойдет по рукам?..»

Эта мысль и привлекала и пугала. Скроешь письмо — совесть замучит; дашь ему ход — тревога за Леонида свет закроет, и работа в редакции превратится в му́ку.

Чуть ли не до темноты Ева оставалась в редакции. Разобрала и перечитала все письма, сложила их одно к одному и заперла в свой ящик. А неожиданную анонимку держала перед глазами. Руки не поднимались положить ее в тот же ящик…

На самом краю стола — ее маленькая сумочка, скорее кошелек. Она такая же синяя, как и конверт, и по величине будто специально для этого конверта. Глаза уже который раз останавливались на ней.

Наконец пришло окончательное решение: посоветоваться с Леонидом, выслушать его соображения. Если не придет он сегодня вечером, то пойти самой в Арабинку… Не будет там — искать, искать всюду!.. Если еще не приехал, то, может, даже послать телеграмму, чтоб возвращался скорее, как можно скорее…