Алексей Кулаковский - Тропы хоженые и нехоженые. Растет мята под окном

— Так ей же… Так я ж… Разве?.. — Жемчужный опустил на колени руки и замолчал. Тяжелая, мучительная догадка как бы обожгла его изнутри, и он уже почти вполне определенно представлял, что случилось после того, как девушка побывала у него на приеме. На другой день он очень мало был в своем кабинете. Затем перевернул на календаре сразу два листка. Мелькнула в глазах запись о заведующей библиотекой, но в то же время возникла необходимость сделать сразу несколько записей в следующем листке. Дела наплывали одно на другое. Как-то при встрече он поручил Запрягаеву устроить Еву Дым. Сказал об этом же и Щебетуну. Сказал, но не проверил ни одного, ни другого.

И вот догадка: ни первый, ни второй ничего не сделали; значит, до сего времени девушка без работы.

— Что с ней? — приглушенно спросил Жемчужный и, подняв голову, с болью посмотрел другу в глаза. — Говори прямо!

— Она опять заболела, — сообщил Леонид Александрович.

— Так!.. — Жемчужный встал и беспокойно заходил по кабинету. — Я с первого твоего слова почувствовал, что случилось что-то неладное. Где она? В больнице?

— Нет, дома. Я только что был там.

— Как себя чувствует?

— Лежит… А жаловаться она не будет — не такой человек.

Вячеслав Юлианович с размаху сел снова в кресло, нервно пригладил спутавшиеся волосы.

— Ты знаешь, в этом я глубоко чувствую свою вину, — откровенно заговорил он. — По-настоящему переживаю… Скажи лучше, что мы можем сделать, как помочь девушке?

— Прежде всего — дать работу, — уверенно предложил Высоцкий. — По душе и способностям. А то она пошла в строительную бригаду подсобницей… Холод, а у нее нет одежды…

— Ну что тут придумать?.. — Жемчужный мучительно сморщился и пододвинул к себе настольный календарь. Полистал его, прочитал несколько последних записей, и вдруг лицо его начало светлеть. — А знаешь что? — спросил уже более бодрым голосом. — Она ж у нас, так сказать, писательница: стихи пишет, фельетоны… Давай хоть временно оставим ее при газете. А? Как-то редактор жаловался, что ему трудно с одним литсотрудником выпускать газету. Вот только ставку где найти?

— Найдем, — коротко заверил Высоцкий. — А работа как раз по ней.

Жемчужный взял со стола карандаш, чтобы неотложно сделать очередную запись в календаре, и вдруг спохватился, встал.

— Найдите Пласковича! — деловито сказал секретарше, открыв дверь кабинета.

— Так я надеюсь, — еще не слишком доверчиво сказал Высоцкий. — Ты мне позвонишь?

— А как же. Сразу же позвоню.

Жемчужный без особых осложнений в тот же час договорился с редактором многотиражки, позвонил об этом Высоцкому и остался в кабинете один. Рабочий день подходил к концу, неотложных дел не было, и он решил выключиться из деловой сферы. Разрешив секретарше идти домой, Вячеслав Юлианович нажал кнопку французского замка в двери и услышал сухой металлический щелчок, будто осечку пистолета. В кабинете сразу стало тихо, словно исчезло все живое не только тут, но и вокруг. До захода солнца было еще далеко, однако казалось, что в кабинете уже стемнело и все служебные вещи онемели в ожидании ночного покоя.

Жемчужный сел на низкий диван у стены и почувствовал непривычную тяжесть во всем теле, хотя ничего такого особенного и не делал в течение всего дня, никуда не ездил, не ходил. В первый момент будто начало клонить ко сну, даже глаза начали слипаться, но сразу же засверлили мозг навязчивые мысли, угнетавшие его, и дремота, как тень в утреннем свете, исчезла. Как сладить с этими мыслями, как ужиться?

Уж сколько раз Вячеслав Юлианович ловил себя на том, что больше всего его одолевают мысли и размышления после встречи или разговора с Высоцким. Порой очень сложные и противоречивые.

Когда-то весной он чуть ли не всю ночь проходил по узкой стежке между городом и Арабинкой. Потом случалось что-то похожее и еще несколько раз. Позднее Высоцкий часто бывал в разъездах, потому виделись редко. Под осень вообще надолго уехал. И вот до сегодняшнего дня не было близкой встречи наедине.

…В каком настроении он вошел!.. Как мрачно, настороженно говорил!.. Если б не зашел, не сказал, вероятно, и осталось бы забытым такое дело, которое никак нельзя было забывать.

…В каком настроении он ушел? Поверил ли, что человек, который может забывать о судьбе людей, способен сделать хоть что-нибудь полезное? Вряд ли поверил, ведь такие провалы в памяти и душе отнюдь не свойственны ни бывшему партизану, ни теперешнему инженеру Высоцкому.

Действительно, как это случилось, как можно было забыть о своих собственных обещаниях, да таких твердых, уверенных?.. Нанесена душевная травма хорошему человеку. Этот человек, наверно, верил ему, секретарю парткома, надеялся на его доброту, справедливость, принципиальность. В таком деле особенно нужна принципиальность… Допущено то, что уже трудно поправить. Безразличие к одному человеку больно задело и другого, да не кого-нибудь, а близкого друга, соратника по партизанской борьбе.

Немало пережил этот человек, немало перенес незаслуженных огорчений. Наверно, не было б этой несправедливости, если б в свое время подал свой голос Вячеслав Жемчужный.

Разве умышленно проявилось безразличие к Еве? Безусловно, нет. Когда она была в кабинете и рассказывала, как с ней поступили, то возмущение огнем обжигало душу, хотелось схватиться с черствыми людьми, допустившими такое, пойти на любые жертвы, чтоб помочь девушке. А потом она ушла из кабинета… Второй, третий, четвертый раз не заходила… Появились другие дела, тоже важные, тоже неотложные и острые. Разговор с Евой сначала понемногу приглушался, а потом и совсем забылся. И вот — результат… Девушка снова заболела, слегла… Сможет ли понравиться, вернуться к активной деятельности? Процесс серьезный, может обостриться… Никому ничего не скажешь, никого не упрекнешь, так как никто будто и не виноват, а человек может и погибнуть. Возможно, что и не нужны уже старания и хлопоты…

Такой поворот событий никогда не забудется, он будет жить в памяти до последнего твоего часа, всегда стоять перед глазами, как и та давнишняя история с Высоцким…

Обо всем этом теперь никто ничего не знает, никто не спросил и не спросит. При таких «заботах» можно было б жить спокойно. Некоторые в таких условиях и живут спокойно, да не им надо завидовать, не с них брать пример.

…Когда-то Дзержинскому тоже никто не говорил, будто бы он виноват в эсеровском мятеже восемнадцатого года. Никто не упрекал, а он сам пришел в Кремль к Ленину, чтоб подать заявление об освобождении его от обязанностей председателя ВЧК. Владимира Ильича не было в это время в Совнаркоме, и Дзержинского встретил Свердлов. Как мучился Феликс Эдмундович, как переживал от того, что левым эсерам удалось организовать мятеж и даже захватить его самого! «Почему они меня не расстреляли? — с возмущением говорил он Свердлову. — Жалко, что не расстреляли, это было бы полезно для революции!»