Борис Зайцев - Первый год

Конечно, все это сделалось не так скоро, как хотелось Логову, но он радовался, что помог людям в беде.

Виктор Петрович привык перед уроками просматривать в школьной библиотеке новые книги. И теперь с книгой в руках он стоял у стеллажа и вдруг почувствовал: кто-то сзади взял его под локоть и прислонился к плечу. Обернувшись, Логов увидел Тамару Львовну.

— Вас Иван Федорович зовет. Между нами: приехал главный архитектор города инженер Храмов, недовольный, хмурый такой. Будьте готовы, — прошептала девушка и, не выпуская руки Логова, повлекла его за собой.

Учитель хорошо знал, чем мог быть недоволен инженер Храмов, и давно ждал разговора с ним.

«А что я ему скажу? — проснулась беспокойная мысль. — Обидели Вадима крепко. Неприятная история. И я, конечно, больше всех виноват».

Дверь кабинета директора была приоткрыта. Логов заглянул в нее, спросил:

— Можно?

— Да, да, — откликнулся Иван Федорович.

Виктор Петрович вошел.

На диване в небрежной, даже несколько вызывающей позе сидел плотный, широкоплечий мужчина лет сорока. Откинув назад свою крупную голову с густыми черными волосами, он вприщур оценивающе смотрел на учителя. Но ни эта поза, ни этот взгляд не смутили Логова: он стал привыкать к тому, что на него постоянно устремлены десятки ребячьих глаз, гораздо более острых и наблюдательных, чем глаза взрослых людей.

— Виктор Петрович, это Григорий Ильич, отец вашего Храмова, — сказал директор.

Познакомились.

— Он спрашивает, — продолжал Иван Федорович, с улыбкой глядя то на одного, то на другого, — он спрашивает, что это за школа у нас, если тут с детей штаны снимают. Вот и попробуйте ответить на такой вопрос.

Виктор Петрович понял, что разговор, видимо, обойдется без крика, что директор сумел настроить возмущенного родителя на мирную беседу, и был этому рад.

— Безобразный случай, о котором вы говорите, Григорий Ильич, не останется безнаказанным и больше не повторится. Но… — Логов задумчиво закусил губу, подыскивая нужные слова. — Но во всей этой истории, если хорошенько разобраться, есть здоровая мысль. Видите ли, с вашего Вадима давно пора снять штаны.

— Как это? — удивился инженер. — Пороть его, что ли?

Директор вопросительно вскинул брови.

— Не пороть. С него давно пора снять шерстяные штаны, бархатную куртку, которые он и в жару носил, все эти десять одежек. Пусть он дома, да и здесь на уроках физкультуры побегает в майке и трусах. Понимаете? Спортом ему нужно заняться: ведь он у вас жиром оброс.

Иван Федорович разразился громовым смехом. Григорий Ильич сконфуженно пожал плечами, потом и он рассмеялся, с шутливым испугом заслоняясь от Логова рукой.

— Так что Степной и Гулько, правда в уродливой форме, дали вам все-таки очень дельный совет, — с улыбкой продолжал Виктор Петрович. — И еще: вот вы освободили Вадима от физкультуры, у него справка есть. А признайтесь откровенно: справчонка-то липовая, между нами говоря?

— Помилуйте, Виктор Петрович, помилуйте, невозможный вы человек! — взмолился Храмов. — Я ничего не знаю. Это все жена командует.

— Но главный-то архитектор вы! Вот и давайте вместе спроектируем хорошего советского человека — Вадима Григорьевича Храмова — и будем лепить.

Виктор Петрович и Григорий Ильич расстались друзьями.

Степной и Гулько не ходили в школу больше двух недель. Наконец они явились.

Виктор Петрович ни о чем не стал с ними говорить, а решил в тот же день провести классное собрание.

Заведующий учебной частью одобрил его план.

— Так, так, понимаю! — начал он, как всегда, быстро и горячо. — Вы хотите, чтобы сами ребята их распекли… — Валерий Дмитриевич наклонился к Логову, слегка тронув его за плечо, и вдруг резко выпрямился. — А вы знаете, это недурно, недурно! Сегодня собрание? Я к вам, пожалуй, загляну. Впрочем, не стоит: мое присутствие стеснит ребят.

Между тем Степной и Гулько как ни в чем не бывало вошли после звонка в класс. Алексей молча уселся на свое место, а его болтливый товарищ сделал «под козырек» и крикнул:

— Зубрилки, здорово! Наше вам! Припухаете?

Хотя все были в сборе, никто не ответил ему.

Гулько удивленно заморгал глазами.

— Степняк, ты смотри! Тут все, видать, в паиньки записались. Порядочек! Храм, ты обратно…

— Ну-ка, замолчи! — оборвал болтуна Федотов. Здоровенный неуклюжий переросток, был он выше и сильнее всех ребят в классе. — Пришел, так молчи.

Кому-нибудь другому Семка ответил бы дерзостью, а то и доброй оплеухой, но силача Федотова он боялся.

— Батя, ты не моги меня обижать. Я шутю… — Ученик не столько по незнанию, сколько из озорства искажал слова, видя в этом какой-то шик.

Прозвенел второй звонок, и в класс быстро вошел Валерий Дмитриевич (он вел физику). Все встали. Гулько, идя к своему месту, сделал испуганное лицо, комически затряс ногами, чтобы хоть этим рассмешить товарищей. Но заведующий учебной частью резко одернул его и вернул к доске решать сложную задачу. Начался урок.

В один из перерывов Логов объявил ребятам о классном собрании. Учитель опасался, что Степной и Гулько уйдут и таким образом нарушат все его планы. Поэтому Виктор Петрович дал некоторые поручения старосте и дежурным по школе, но дело приняло неожиданный оборот.

На последней перемене Степной, как обычно, стоял у окна, а Гулько, не найдя поддержки среди своих ребят, шептался о чем-то с шестиклассниками. Он подмигивал им, хихикал и делал какие-то знаки, указывая в сторону Любы Поярцевой. Девочка ничего не замечала: она повторяла по учебнику заданный урок. Семка, кивнув ребятам, которые не отставали от него, подошел к Любе.

— Цыпочка, лапочка, что вы читаете? — спросил он, как бы нечаянно кладя на плечо девочки свою руку.

Поярцева вспыхнула и резко оттолкнула мальчишку.

— Иди! Что тебе нужно?

— Ах, ах, простите! Дядя шутит. А где вы достали такой материи?

Прозвенела пощечина. Люба вырвалась из кольца ребят, подбежала к Степному.

— Алексей! — проговорила она, смело глядя ему в глаза. — Прогони этих… хулиганов!

И вдруг Степной, тот самый Степной, который еще вчера сам колотил девчонок и даже сегодня, всего лишь минуту назад, одобрительно посмеивался, наблюдая за Семкой, тот же Степной вдруг смущенно опустил перед девчонкой глаза. Алексея одинаково поразило и то, что девочка просила его, нет, скорее требовала его помощи (никто еще не рисковал этого делать); и то, что она не плакала от обиды, как другие, а стояла перед ним гневная, решительная и такая красивая; и то, что обратилась к нему именно Поярцева.

Алексей поднял глаза, но по-прежнему не двинулся с места.

— Да ты, оказывается, тоже мямля! А я думала…