Анна Караваева - Грани жизни

Петя ничего об этом не знал, как не знал он и о том, что на середине взволнованного повествования Гриши и Матвея Платонов вдруг остановился и предложил вернуться в экспериментальный цех.

— Мне кажется совершенно необходимым, товарищи, увидеть чертеж, из-за которого сыр-бор загорелся.

У Гриши был свой ключ от шкапа, и чертеж немедленно показали Платонову. Неторопливо расстелив его на столе, Платонов сразу и с таким стойким рвением углубился в работу, будто сидел дома, за своим письменным столом. Такое самочувствие наступало у него обычно в тех случаях, когда его любопытствующая мысль и зрительное впечатление естественно дополняли друг друга.

— Хм, интерес-но… — бормотал он, устремляя взгляд то на чертеж Пети Мельникова, то на сковородинскую «синьку». — Начинаю понима-ать… Так, так…

Порой быстро подсчитывая что-то, Платонов переводил острый и внимательный взгляд на мельниковский чертеж и снова с явным довольством бормотал:

— Понятно… Так, так…

Гриша и Матвей, скромно сидя в тени и жадно следя за выражением лица Платонова и движением его руки, обменивались оживленными взглядами, полными надежд. За все эти трудные дни сегодняшний вечер казался обоим широкой и теплой полосой света, которую, возможно, о том и не подозревая, словно принес с собой Платонов. Все его беглые восклицания и усмешки вслух вызывали у обоих молодых людей радостные искры в глазах. Но оба старались даже ни одним вздохом не помешать углубленной и спорой работе Платонова. А он, казалось, даже и забыл о них: он отдавался работе, как неожиданной находке, которую ему хотелось осмотреть со всех сторон, и видно было по всему, что это ему удавалось.

Наконец он поднялся со стула, размахнул руки, выпрямился и сказал звучным голосом:

— Ну… что ж… все ясно. Чертеж хорош, верен, идея его вполне современна. Одобряю.

Тут молодые люди вскочили с места, чтобы крепко пожать руку Платонову и выразить ему свою благодарность и радость такими словами, с какими оба они еще никогда и ни к кому не обращались.

— Ну что вы, право, товарищи! — даже смутился Платонов. — Обычный же рабочий момент…

— Эх, Виктор Иванович, — не сдержался Гриша, — если бы вот такой же «обычный рабочий момент» достался бы нам два-три месяца раньше, не было бы у нас таких волнений и тревог, которые мы до сих пор переживаем, а Петя Мельников так и втрое больше всех!

И Виктор Иванович Платонов нежданно-негаданно узнал всю историю, связанную с новым рождением сковородинского «узла Д» вплоть до сегодняшних событий, когда после ухода из бригады братьев-«чибисов» пришлось составлять новый график работы на пятерых.

— Виктор Иванович, теперь я хочу задать вам вопрос… — начал Матвей. — Вот вы прямо на глазах у нас все рассмотрели и… одобрили, без всяких там оттяжек. Значит, такой вот незамедлительный ответ со стороны Петра Семеновича был вполне возможен еще более двух месяцев назад?

Платонов пристально взглянул на молодые лица, разгоревшиеся от волнения, но ответил сдержанным тоном:

— За других отвечать не берусь… Люди бесконечно разны, у каждого свой подход к работе: один напорист, другой медлителен. Но… — он замялся немного, — по-моему, сложность здесь была не в этом, а в чем-то другом. В одном слове это, пожалуй, не выразишь… да и это, я думаю, тема для большого разговора…

Гриша и Матвей после этих слов переглянулись: какой именно разговор, где и когда подразумевал Платонов, им было непонятно. Однако, в очень приподнятом настроении возвращаясь домой, Гриша напоследок заявил Матвею:

— Одно я предчувствую: Платонов нашего дела так не оставит!

— А оно, кстати, столько же наше, сколько и общезаводское, — уточнил Матвей.

— Надо Петю немедленно известить о таком неожиданном визите к нам! — оживленно пообещал Гриша.

— Обязательно расскажи… Наверно, Петя кроит-перекраивает наш новый график… по лицу его было видно, что график ему кажется все-таки недоделанным.

Матвей угадал: Петя действительно вновь перекраивал новый график.

«Молчит, работает, а сам на себя не похож», — сокрушалась про себя Марья Григорьевна. Неслышно занимаясь своим делом, она продолжала горькие размышления все о нем, о сыне, о молодой его жизни. Подумать только, главные причины его тяжелых забот, трудностей и боли сердечной происходят от одного корня — от Сковородиных: от отца-начальника и дочери его, невесты-оскорбительницы!..

Марье Григорьевне часто вспоминалось, как в этой скромной уютной квартирке раздавался беззаботный смех Галины, как, всегда по-новому нарядная, вертелась она перед старым зеркальным шифоньером Марьи Григорьевны и при этом непременно спрашивала Петю, нравится ли ему, как она сегодня «только для него» одета. А Петя, любуясь ею, счастливый, веселый, отвечал простодушно, что ее наряды для него ровно ничего не значат: он видит только ее, Галину. После «того ужасного вечера» имя Галины не упоминалось ни разу в квартире Мельниковых.

«А все равно, Петенька, ты о ней тоскуешь, любишь и тоскуешь о ней, только ничего не показываешь… ведь почти молчком живем, чтобы сердце не бередить…»

Низко склонившись над своим столом, Петя уже который раз просматривал сегодняшние пометки и расчеты по новому графику, который выглядел все так же напряженно.

«Или уменьшить план, или подыскать замену, — томительно думалось ему. — Но тогда понадобится дополнительно время, чтобы ввести новичков в курс нашей работы…»

В эту минуту позвонил Гриша. Прошло две-три минуты, и лицо Пети вдруг так ярко порозовело, что Марья Григорьевна безбоязненно подошла к столу. Услышав в трубке громкий и веселый голос Гриши, она тоже почувствовала, как и ей кровь, играя, бросилась в лицо.

— Так вот сразу он и просмотрел мой чертеж? И… одобрил?

— И одобрил! Я тебе потом все подробнее расскажу… сейчас уже поздно… Что еще было замечательно: мы с Матвеем, знаешь, будто молниеносно целый курс прошли, как нужно работать, — оперативно, скоро, точно… понимая, в чем главная суть и справедливость… Стой! Ты будто задумался… а, Петя?

— Я только подумал сейчас… значит, вот как можно было тогда… ты понимаешь, Гриша?

— Да, да… понимаю… Знаешь, мы с Матвеем почему-то решили, что Платонов, узнав всю историю, на этом не остановится!

— А что конкретно может еще быть, по-твоему?

— Ну, не могу тебе сказать, но предчувствие у меня… будто просвет какой-то впереди… Да!.. Ты завтра идешь к Степану Ильичу?

— Обязательно… он ведь вызывал меня… Я все ему и расскажу.

— Вот хорошо, что ты зашел, дорогой мой юноша! — приветливо встретил Петю Соснин. — Прежде всего извещаю, что на этой неделе будем тебя в партию принимать… Мы на партбюро порадовались за тебя: ты вступишь в партию в момент ха-арошего подъема в работе!..