Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

Он с досадой покачал головой и пошел дальше.

Дня через три, после работы, я обошел общежития и «семейные» бараки, приглашая в драмкружок всех желающих. С Коноваленко у меня состоялся особый разговор. Я встретил его на льду протоки около судов и сказал, что прошу прийти в клуб на собрание драмкружка. Он посмотрел на меня, щурясь от острых снежинок, бивших в лицо. Помолчал. Почему-то отвернулся, потом опять посмотрел на меня.

— Ишь ты! — воскликнул он. — Зачем же я тебе понадобился? Или Кирющенко велел? — Он, все щурясь от снежинок, смотрел на меня. — А не велел, так прежде пойди с ним утряси.

— Да вы что, Коноваленко?.. — Я рассердился. — Какие тут могут быть согласования, это же драмкружок для всех желающих. Мне его поручили, мне и приглашать. Не Кирющенко, а мне работать, ясно?

— Ну, смотри ты! — сказал Коноваленко. — А не боишься, что придется меня подале от твоего кружка прогонять? Опять скажут: куда Коноваленко лезет с его образиной? Не боишься обидеть меня?

— Не боюсь, — сказал я, но слова его меня тем не менее заставили призадуматься. Я знал, что обидеть Коноваленко было нехитро и тогда все мои благие намерения доказать Коноваленко, что его не отталкивают, «принимают», рухнут, да еще неизвестно, с каким треском.

— По глазам вижу, что боишься, — сказал Коноваленко. — Дай срок, надумаю — приду, не надумаю — не приду, ты уж как-нибудь без грешника обойдись…

Кирющенко я все же сказал, что пригласил в числе других в драмкружок и Коноваленко. Мне казалось, что Кирющенко не обратит на мои слова никакого внимания, но он нахмурился и некоторое время молчал.

— Так-то оно так… — произнес Кирющенко. — Как бы не сорвался: кинется в запой, ничем его не удержишь, сраму не оберешься. Не стал бы я его на сцену тянуть. Ну, пришел бы сам, подумали бы, как быть, а теперь что?..

— А вы бы сами взялись за этот драмкружок, — сказал я без всякого почтения.

— А чего ты явился за советом? — резонно заметил Кирющенко. — Сам решил, сам и отвечай.

Прошла потом еще неделя, прежде чем выяснилось, кто же придет на первое занятие. Коноваленко среди согласившихся не было. И вот вечером в палатке возле докрасна раскаленной бочки собралось человек восемь крепких парней в телогрейках, затертых машинным маслом. Гринь уселся на первой скамье и, сняв меховую ушанку, с интересом ждал, что будет. Позднее всех пришел Данилов, сел в отдалении в пустом зале, не сняв даже шапки. Я попросил его сесть ближе, но он сказал, что в драмкружке не будет, просто зашел посмотреть, и я оставил его в покое.

По моему предложению решили поставить сокращенный вариант какой-нибудь пьесы со стрельбой и военными приключениями. Сокращать и дописывать, как нам надо, согласился я, поддержанный обещаниями помогать мне в этом деле.

Оставался один неясный вопрос: кто будет исполнять женские роли. Я сказал, что надо поагитировать жен затонцев.

Из глубины палатки послышался раскатистый смех. В полутемном зале среди пустых скамеек поодаль от Данилова расположился, закинув ногу на ногу, старпом Коноваленко с самокруткой в кулаке. Как он там оказался, когда вошел, я не заметил.

— О-хо-хо!.. — покатывался он вперемежку с надсадным кашлем. — Ох-хо-хо!..

— Чего вы? — спросил Гринь, вставая и поворачиваясь к нему. — Предложение у вас какое или вы, извиняюсь, просто так скалиться сюда явились? Смех смехом, — добавил он, явно заинтересовавшись странным поведением старпома, — а где предложение? Вопрос важный.

— Допустим, Гринь, ты женился. Хотя где тебе тут откопать достойную невесту, ума не приложу. Ну, допустим.

— Ну так что? — спросил Гринь с обидой в голосе. — Запросто может случиться, мало ли какие неожиданности бывают в моей жизни.

— Правильно, ты без неожиданностей не можешь. Так ты пустил бы тую свою бабу в этот вертеп? — Коноваленко сделал жест рукой в нашу сторону. Я успел немного узнать Коноваленко и понимал, что без преувеличений и острых словечек обходиться он не умеет, и потому обижаться на его восклицание не стал. — Они бы ее тут в два счета обработали, — продолжал он. — Глянь на Андрея, как у него глазищи разгорелись. Глянь-ка! Тигра!

Андрей, всем было известно, парень въедливый и скорый на слово, видимо, от неожиданности, растерялся и молчал. Недавно, узнав про драмкружок, он спросил, можно ли ему участвовать, и, услышав, что можно и что я даже буду рад, сказал, что моя радость тут ни при чем, одолжений ему не надо. Теперь же он безмолвно уставился на Коноваленко.

— Смотри-ка, зеленым огнем горят, — продолжал Коноваленко, видимо, была у них какая-то застарелая вражда. — Что, не нравится? А как ты других не за што не про што честишь?

Андрей шальным взглядом окинул обидчика и неприятным, скрипучим голосом процедил:

— На себя бы в зеркало посмотрел… — И вдруг воскликнул: — Пьянствуешь и молодых ребят к тому подбиваешь. Так у тебя есть практическое предложение или ты сюда закатился языком молоть?

— В самом деле, Коноваленко, — сказал я, безуспешно стараясь рассердиться. — Мы делом заняты, а вы…

Коноваленко поднялся со своего места.

— Да, имеется практическое предложение, — изрек он.

— Ну тогда иди сюда поближе и выкладывай, — сказал Андрей отчаянно скрипучим голосом, напоминавшим теперь звук циркульной пилы, врезающейся в доску.

— Не с тобой разговор, — преспокойно оборвал его Коноваленко, — я из комсомольского возраста Давно вылупился…

Гринь поддержал Андрея:

— Что вы, старпом, околачиваетесь в темноте, извиняюсь, как тень короля из «Гамлета»? Топайте к свету!

Дверца бочки была распахнута, и жаркие угли и лениво горящие лиственничные поленья бросали на наши лица яркие блики.

— Мне и здесь не жарко, — невозмутимо сказал Коноваленко. — Послушайте, что я скажу. Пойдите по семейным, соберите бабьи одежки, юбки и кофты. Лифчики не забудьте, тоже важная тонкость, кто понимает… Напяльте на мужика всю такую премудрость, в лифчик суньте две кружки и будет вам баба хоть куда. Гляньте на Андрея. Представьте на момент, что он в юбку залез со своими зелеными глазищами. Чем не молодка? Глядишь, в зале и жених сыщется, придет за кулисы выяснять, кто такая. И для искусства польза, и чувства добрые в нашей дыре хоть на миг пробудятся. Вот какое мое практическое предложение.

— Может, тебе самому бабой охота, — возмутился Андрей, — ты и влезай… Я и без юбки проживу.

Коноваленко направился к нам, перешагивая через скамьи.

— Согласен, — сказал он, — принимайте хоть бабой. Ну, конечно, сами понимаете… — он развел руками, — не всякая из меня уродится. А так, — он сжал кулак и потряс им, — чтобы посдобнее, чтобы с характером…

— Для вас придется, извиняюсь, особую пьесу сочинять, — заметил Гринь. — В какой литературе такую бабу сыщешь? Морда, извиняюсь, обросла, со спирту опухшая, волосья нечесанные, ручищи, как швабры. Смотреть страшно! Какие от всего такого добрые чувства могут пробудиться?