Сергей Болдырев - Путь на Индигирку

— Ну как, отпустил на Аркалу?

Я отрицательно помотал головой.

— В Абый через неделю ехать, — сказал я, — на учет в райком…

— Мало ли как бывает, если каждый раз расстраиваться, жизнь не в жизнь станет, — мягко сказал Семен. — Гранки все-таки дочитай…

— Сначала клуб посмотрю, — сказал я, постепенно приходя в себя от сочувственных ноток в голосе Рябова. — Вернусь и дочитаю.

— Сходи, — сказал он, даже не спросив, зачем это мне нужно, и я понял, что он знает о драмкружке, но не хочет вмешиваться в дела Кирющенко.

Клуб представлял собою длинную приземистую палатку с двумя трубами над крышей, издали чем-то напоминавшую броненосец. Внутри было так же холодно, Как и на заснеженной улочке, даже, пожалуй, холоднее. Пол был уложен из обтесанных тонких стволов лиственничек. В «зале стояли скамьи, сцена едва возвышалась над полом. Рядом с ней и у входа громоздились здоровенные бочки из-под горючего, положенные набок, с прорубленными дверцами для поленьев и дымовыми трубами, уходящими к железным листам в матерчатом потолке. Клуб мне понравился своей живописностью, такого я еще никогда не видел.

Пока я расхаживал по сцене, в палатку кто-то вошел. Я шагнул в зал и увидел высокого, худощавого человека в новенькой черной флотской шинели, в меховой ушанке с красивой эмблемой Главсевморпути на козырьке.

— Здравствуйте, — сказал он, одаривая меня доброжелательным взглядом. — Я Гринь.

Густая рыжеватая борода обрамляла щеки и подбородок, кожа лица была нежно-белой. Что и говорить, представительная внешность. Начальство какое-нибудь.

Я тоже поздоровался.

— Так что, — продолжал незнакомец, — товарищ Кирющенко Александр Семенович направил меня в ваше распоряжение. Какие будут указания?

— Это насчет чего?

— Насчет театра, — он смотрел на меня без малейшего оттенка иронии, и мне показалось, что он совершенно твердо уверен в том, что я создам здесь прославленную театральную труппу.

— Вы хотите играть на сцене? — на всякий случай спросил я.

— Что скажете, то и буду делать. В моем распоряжении конбаза, если по пьесе надо, например, на сцену, извиняюсь, коня вывести, животина будет в лучшем виде.

Я обрадовался: молодец Кирющенко, нужного человека прислал.

— Дров бы сюда подвезти и затопить завтра к вечеру. Репетиция будет, — сказал я.

— На улице, извиняюсь, тридцать пять ниже нуля. Если вечером' затапливать, помещение нагреется только к утру. Надо с обеда шуровать…

Мы вышли из холодной палатки и неторопливо зашагали по улочке. Гринь выложил последнюю новость: кто-то ловит зайцев в тальниковых зарослях проволочными петлями, а промороженные тушки складывает в яму за поселком на краю тайги. Гринь обнаружил склад по следам, которые вели к яме. Несколько ночей он сидел неподалеку от ямы, замаскировавшись белым медицинским халатом.

— Он, наверное, тоже за мной охотится, — сказал Гринь, — потому как давно бы пришел за мясом или с новым зайцем. Я все ж таки его пересижу.

— Смотрите, Гринь, как бы вам не досталось, — сказал я, пытаясь подавить усмешку.

— Очень свободно, — без всяких переживаний согласился Гринь. — Потому как милиции в Дружине сроду не было, а судья и прокурор приезжают к нам из Якутска два раза в год. — И он совершенно серьезно добавил: — Вот бы сыграть нам всю эту историю, как она есть, в нашем театре? Кирющенко сказал про театр, так меня будто током хватило: сыграть бы, а я посматривал бы в зал. Спокойно не усидит, по лицу видать будет. Читал я одну историю, королевский сын, принц датский, устроил представление, а сам поглядывал на зрителей…

Я остановился посреди улочки и воззрился на своего спутника.

— Так это вы Шекспира читали?

— Шекспира, правильно, сразу видать, вы человек образованный.

— Кто же будет писать такую пьесу? Я не умею.

— А зачем писать? У Шекспира без слов, все на жестах идет, бродячие актеры… Халат медицинский есть, зайцев приволоку из ямы, тайгу на декорации нарисуем…

— А почему эта история с зайцами вас тревожит? — спросил я. — В чем дело?

— Непонятно ничего… Тайну хочу разгадать… Тайну! — Гринь глянул на меня и спросил: — А вам разве не интересно?

Смотрел я на Гриня и диву давался: здоровенный дядька и должность серьезная, заведующий конбазой, а такой невероятный фантазер. Или просто издевается?

— Гринь, — сказал я строго, — вы что, шутите или смеетесь надо мной?

Гринь обиделся:

— Как я могу над вами, извиняюсь, шутковать? Мало того, что вы из Москвы к нам присланы, так вы еще «Индигирку» с моря вернули. Старпом Коноваленко рассказывал про вас, мужик, говорит, самостоятельный, капли в рот не берет, ни на людях, ни один на один, хотя, говорит, может, конечно, и больной какой. Так я вижу, что не больной. Уж я-то привык в народе разбираться.

— Но как можно серьезно, говорить о каком-то представлении с морожеными зайцами и вашими дежурствами. Это же до того невероятная история, что никто не поверит. Обсмеют. По-детски получается.

Гринь ничуть не обиделся, сказал:

— А со мной только одни, извиняюсь, невероятные, или, как вы сказали, детские, истории и случаются. Рассказываешь — не верят, правильно говорите— еще и обсмеют. Потом, как сами убедятся, всякий смех кончается, принимаются меня жалеть, потому что горя мне от этих историй под завязку… — Он чиркнул себя по шее рукавицей. — Жалеть-то жалеют, а прорабатывают своим чередом. Один раз вспахал вечную мерзлоту, полмешка овса засеял. Поле зазеленело, правда, зерно так и не вызрело, лета не хватило. Бухгалтер ревизию сделал и потом за эти полмешка на каждом собрании с меня стружку снимали. Ну, зерна в самом деле не получилось, так ведь зеленой массы сколь накосил. Овсина летом под круглосуточным солнцем вымахал, верите, как сосновая роща… Кони в драку лезли за тем овсом. Надо же было испробовать, что эта земля может уродить, вы человек образованный, сами подумайте. А еще вот что было…

Откуда ни возьмись, на улочке показался Кирющенко в меховой летной кожанке. Гринь сразу замолк.

— Договорились? — подходя, спросил Кирющенко.

— Так точно, — сказал Гринь, — театр будет в лучшем виде… Надо билеты в райфинотделе в Абые оформить…

— Ни о театре, ни, тем более, о билетах тебе, товарищ Гринь, никакой заботы не должно быть, — не поддаваясь Гриневскому энтузиазму, сказал Кирющенко. — Твое дело клуб протапливать.

— Завтра разведем пары, — бодро ответил Гринь. — Небу, Александр Семенович, извиняюсь, жарко станет.

— Смотри, палатку не спали. Ты меры ни в чем не знаешь.

— У меня кадры истопников подобраны в лучшем виде, могу вам анкетки принести, собственноручно скопировал, извиняюсь, с политотдельских…

— Что ты чудишь еще с анкетами? — возмутился Кирющенко. — Зачем истопникам политотдельские анкеты?